Генрих Сечкин - На грани отчаяния

Будильник мне не понадобился, так как рано утром я был выдворен с вокзала тем же способом, что и ночью. Побеседовав с несколькими прохожими, я узнал, что недалеко от вокзала находится вагоноремонтное депо, и, недолго думая, направился туда. Женщина в отделе кадров вопросительно уставилась на меня.

- Здравствуйте! Вам требуются рабочие? - без обиняков начал я разговор.

- Вообще-то да. А у вас какая специальность? - поинтересовалась она.

- Пока нет никакой, - вежливо ответил я. - Но я могу учеником.

- А документы у вас с собой?

- Конечно! - подал я ей свой паспорт.

- Вы понимаете, в чем дело? - растерянно протянула она, пристально разглядывая паспорт. - Рабочие места у нас есть, но мы приберегаем их для тех наших работников, которые ушли в армию. Как только они вернуться, мы сразу же обязаны принять их на работу. Вы уж извините. Может, попробуете зайти в паровозное депо?

Объяснив мне, как разыскать это депо, женщина проводила меня сочувственным взглядом. В следующем отделе кадров история повторилась совершенно идентично, за исключением того, что за столом сидел мужчина. Вначале была проявлена некоторая заинтересованность, которая сменилась апатией вследствие ознакомления с моим паспортом. Получив категорический отказ, я отправился наугад ходить по всему городу, заходя в попадающиеся на моем пути крупные предприятия. Повсюду повторялось одно и то же.

Снова ночевка на вокзале. Снова несколько раз в течение ночи выдворение на мороз. Снова, ставшая ненавистной, ехидная физиономия дежурного милиционера. Утром вновь на поиски работы. На третий день я, потеряв терпение, стал заходить во все предприятия без исключения. В парикмахерских я интересовался, не нужен ли им работник для подметания остриженных волос, в жилищно-эксплуатационных конторах предлагал свои услуги в качестве дворника, в столовых убеждал, что всю жизнь мечтал стать посудомоем. Везде ответ был однозначен - нет!

К вечеру все деньги закончились полностью. Есть больше было нечего. Робкие попытки подработать на вокзале в качестве внештатного носильщика ни к чему не приводили. Очевидно, мой внешний вид внушал пассажирам серьезные опасения и не мог гарантировать им сохранность вещей. Наверное, они были правы. Огромное количество окружающих меня чемоданов, баулов, саквояжей и всяческих других приспособлений для перевозки вещей напоминали времена более удачливые, когда в окружении Мороза и Маляра я не ходил среди такого богатства этаким увальнем, как сейчас. Где-то теперь Мороз? И Маляра жалко. Заводной был мужик! Как ловко тогда у нас все получалось! Нет! Ни за что! Эти полные надежды глаза отца! Лучше сдохнуть от голода. Держись, Сека!

На шестой день безуспешных поисков работы силы покинули меня. И тогда я решил использовать последний шанс. В приемной городского комитета партии было пустынно.- Девушка, мне надо к секретарю горкома, - обратился я к наводившей марафет на своем лице секретарше. - Меня нигде не берут на работу. Он может помочь?

- Нет секретаря. На совещании он. В Москве. Сегодня четверг. Приходите в следующую среду. Должен приехать, - отвечала она, старательно орудуя губной помадой.

- Но я не могу ждать. У меня нет денег, и четыре дня я ничего не ел!

- Ничего не могу для вас сделать. Хотя… - отложив помаду и открывая верхний ящик стола, произнесла она. - Вот, возьмите! - протянулась ко мне рука с аппетитным жареным пирожком. Сглотнув слюну, я отвернулся и вышел из кабинета. Как исчезающая дымка испарились последние призраки надежды. Голодное тело мерзло неимоверно. Все мысли улетучились. Голова стала такой же пустой, как и желудок. Скорее на вокзал! В тепло!…

На вокзале я попробовал продать рубашки отца, заботливо уложенные мачехой в мой рюкзак. Но никто не проявил к ним интереса. Поезда по какой-то причине запаздывали, и народу скопилось очень много. Со всех сторон просматривалась жующая всякую снедь публика. Стараясь не смотреть на эту вакханалию, я упорно искал себе место. О лежачем не было и речи. Хотя бы присесть. Свободных мест на лавках не было. Тогда я, свернувшись калачиком, устроился в углу на кафельном полу и мгновенно уснул.

- Опять ты, змееныш, здесь окопался? - резко рванул меня за шиворот ненавистный дежурный. - Доведешь меня до греха! - пинками покатил меня он по полу и выкинул за дверь.

Я остался лежать у входа на снегу. Стояла ясная, морозная ночь. Редкие пассажиры, входя в помещение вокзала, открывали дверь, и тогда волна теплого воздуха приятно обволакивала меня. Но через секунду мороз вновь сковывал закоченевшее тело. Наконец, не выдержав, я поднялся и побрел в сторону железнодорожных путей, оставив свой рюкзачок у входа в вокзал. Раскаленные от холода рельсы я уже не почувствовал. Устроившись поудобнее на железнодорожном полотне, я принялся ждать поезд. Казалось, что, даже если возникнет желание встать, мне не удастся это сделать. Да и не возникнет это желание. Хватит мучиться. Пора расставаться с этой паскудной жизнью.

Раздался далекий гудок приближающегося паровоза. Мелко задрожал подо мной рельс. Состав быстро приближался, освещая ярким прожектором путь. Резкий, пронзительный свисток застрял в ушах. Застонали тормоза. Как молния в голове возник фрагмент сна, увиденного в детстве перед смертью матери: огромные, вращаемые шатунами красные колеса паровоза, хруст костей, треск разрываемой кожи и рваные куски тела моей мамы, наматывающиеся на эти колеса. Отчаянным прыжком я вылетел из-под почти вплотную приблизившегося состава.

Нет, это не так просто, как казалось мне раньше. Или, может быть, я один такой трусливый? Ведь кончают же жизнь самоубийством другие люди! И ничего!

Я вновь понуро направился к вокзалу. Остановившись у входа, поспешно докуривал папиросу здоровенный мужик. В руках он держал сумку-авоську, из которой торчал батон копченой колбасы. Внезапно, как наплыв в кино, этот батон приблизился ко мне, став огромным. В свете тусклого фонаря я различил все извилинки на его коже. Одурманивающий запах, как опиум, проник в мозг, и сноп искр, вызванных каким-то замыканием, промелькнул перед глазами. Не понимая, что делаю, я бросился как изнемогающий от голода волк на эту сумку, вырвал колбасу и, вцепившись зубами, стал яростно отрывать от нее куски, глотая их целиком. В тот же миг мощный удар кулака свалил меня на асфальт.

Очнулся я в вокзальном отделении милиции. Надо мной стоял мой постоянный мучитель.

- Ведь я же предупреждал тебя! - радостно поучал он. - Вот ты и раскрутился на указ от сорок седьмого! Пишите заявление! - обратился он к мужику с авоськой…

Через несколько дней наступал Новый тысяча девятьсот пятьдесят первый год. Москва утопала в радостной иллюминации. Повсюду на площадях высились увешанные разноцветными гирляндами свежепахнущие новогодние елки. По радио раздавались торжественные звуки маршей. А я стоял в зале суда и смиренно слушал приговор.