В некотором царстве - Ольга Ивановна Маркова

коров оправдаются, воображала, как будет биться от боли Зорька, кричать жалобно и протяжно, а в дойник, поставленный в Варварины колени, польется не молоко, а жирная струя крови.

Вечером дома женщина осторожно подошла, долго гладила корову и наконец, замирая, села с дойником под пышное вымя. Зорька стояла спокойно, время от времени отмахивалась хвостом от мошкары, которая щекотала кожу, и мирно жевала. Из сосков текла белая яркая струя молока.

X

Гонимая тревогой, Варвара не раз бегала весной смотреть, как поднимаются хлеба.

Нельзя было не улыбаться, видя, как зеленеет и блестит на солнце их чистая и густая пшеница.

На тополях распустились желтоватые листья, от них исходил дурманящий запах.

Но больше всего Варвара полюбила лето.

Еще совсем недавно лето вызывало у нее горькое разочарование, страх перед зимой и невыносимую зависть к людям, получающим свои урожаи. Усталая и отупевшая от жары и работы, проходила она раньше полями, не замечая прелести летнего созревания.

И только теперь Варвара полюбила лето и осень с пожелтелыми и звучащими колосьями хлебов, с лихорадочной спешкой жатвы и уборки.

Рожь клонилась, шумя. От малейшего порыва ветра колосья метались из стороны в сторону, как косяки рыбы в нерест, ныряя в прозрачной волне, катились то к середине пруда, то к берегам, взрывая воду. От бродячего облака на ниву набегала тень. И вот снова испуганный косяк золотых рыб метнулся обратно.

Возвращалась Варвара с поля в темноте. Сырые от росы травы били по ногам. Квакали на лугах лягушки, шумели листвой березы, цветы сонно клонили головки.

Она догнала ягодниц с полными корзинами малины. Говорить ни с кем не хотелось. Варвара свернула в лесок, на тропу. Слова были лишние, мешали. Можно было только петь или смеяться.

Ты расти, расти, рябина!

Расти, не шатайся…

Ох, живи ты, мой миленок…

Живи, не печалься…

Песня неслась, убегала вперед, терялась в лесу.

В деревне Варвара смолкла, свернула с прямой дороги, пошла переулками. Мокрый подол хлестал по ногам, облипал, и по всему телу до самого сердца шел бодрящий холодок. Варвара все замедляла шаг.

Дома было безрадостно. Серый, исхудавший Андрей встречал ее по-прежнему молча.

Гнетущая, напряженная тишина давила. Варвара старалась скорей выполнить привычную и необходимую в семье работу. Работа притупляла постоянное чувство тоски, пустоты и безнадежности. Порой женщина спрашивала себя недоуменно:

«Почему не кто-нибудь другой, а Андрей поднял тот проклятый навильник? Почему именно к Андрею бегала я когда-то в овины?..»

Как-то, не заходя в избу, Варвара направилась в огород, затопила баню. Дрова уютно потрескивали в печке. Пахло мылом, картофельной ботвой и укропом, растущим вокруг бани. В маленькое зарешеченное оконце видно было, как Андрей вышел из двора и долго стоял, глядя через забор в пустую вечернюю улицу. Яркие подсолнухи на гряде отворачивались от него к мелькавшей недалеко воде.

Варвара вышла из бани, посмотрела, как и он, на хмурое небо, на дорогу, проходившую за изгородью, и тихонько сказала:

— Все вспоминаю я, Андрюша, как ты увез меня… Ведь знала, что так кончится, а тут ровно испугалась, право, ноженьки еле держали…

Андрей молчал.

Варвара, стараясь не замечать отчужденности мужа, торопливо начала говорить о том, как дружно и крепко зреет пшеница:

— Вот ведь, знаешь, мы и вспахали… хоть на коровах, а всю землю вспахали. Уже колос на пшеничке наливается… Не зря потрудились добрые люди. Снять-то хлебушко — шутя снимем, руки не нанимать… Трактор привезут на днях… Федя Лузин курсы в районе проходит, как с тем трактором работать. Парень смышленый, выучится… Полегче артельщикам тогда будет…

Через несколько дней Варвара прибежала из колхоза в радостном возбуждении, бросилась к Андрею:

— Пойдем трактор смотреть… трактор привели. Вся деревня около него, пойдем…

Андрей сидел у окна, подперев голову кулаком. Услышав новость, вскочил и почему-то шепотом спросил:

— Федька Лузин?

— Ну да! Пойдем!

Старая Дорохова молча оделась и ушла. Варвара все стояла около мужа и упрашивала:

— Пойдем…

Андрей широко открыл окно, напряженно глядя туда, откуда доносились тарахтение машины, взвизги ребятишек. Женский голос, напевный и ласковый, несся из-за угла:

— Смотри-ка, и верно пошел!

Варвара мечтательно шептала:

— Теперь нам полегче будет… Трактор-то ни хлеба, ни овса не требует! Может, и ток скоро крытый поставим, мельницу заведем… А там, может, комбайн… Говорят, за комбайном-то люди, как за мил-дружком, живут…

С улицы раздался новый возглас:

— Смотри-ка, и верно!

Слышался топот бегущих ног.

Варвара вопросительно посмотрела на мужа и вздохнула.

— Вот какой у нас сегодня праздник… вся деревня там, у трактора.

Склоненное лицо Андрея было бледно. Глаза смотрели напряженно, тоскливо.

На все речи жены он только раз злобно буркнул:

— Сегодня не хлещись в колхоз… В лес пойдем… дров напилить надо.

Варвара невесело рассмеялась:

— Говоришь мне ты так, будто я неделю отказывалась, — и тоже с ненавистью взглянула на мужа.

XI

В лес они пошли тотчас же. Он с топором за поясом, она плелась за ним с пилой, глядела на его сильную спину, слегка сутуловатую, выпирающую мышцами под рубашкой.

У правления, где стояла машина, окруженная колхозниками, Андрей на миг остановился.

Варвара поняла: он направился в Лес только затем, чтобы мимоходом взглянуть на трактор.

Глаза Андрея жадно оглядывали невиданную машину. Поймав торжествующий взгляд Феди, Андрей сделал равнодушное лицо и быстро зашагал к лесу.

Варвара еле поспевала за мужем.

Стоял голубой безветренный день.

Зубчатый след от трактора на дороге, казалось, чем-то ошеломил Андрея. Он пошел медленно, опустив голову и хмурясь.

Они пересекли клин леса, выгоревшего в прошлом году. Деревья здесь стояли, как скелеты. Вышли на большак, за которым качались хлеба. Теплый воздух, напоенный запахом спелых трав и земли, казалось, баюкал.

Дороховых догнал на колхозной подводе Дренов. Он ехал стоя, кричал и стегал серую маленькую лошаденку. Взмыленная, одичавшая, она была худа, ребра резко выдавались под кожей, большие глаза слезились.

— Ты что, не узнаешь меня?! — дико орал Дренов, размахивая кнутом.

Кнут глухо щелкал по влажной дрожащей коже. Лошадь вращала обезумевшими глазами, бросалась в стороны, билась в оглоблях и, шатаясь, еле тянула пустую телегу.

Андрей сжался, побелел, точно каждый удар падал на него.

— Эй, ты! Зашибешь лошадь-то! — внезапно закричал он, задохнувшись в бессильной злобе.

Дренов тупо оглянулся, выругался и еще раз махнул кнутом.

Андрей рванулся наперерез.

— Не смей, говорю, бить лошадь… Убью… — и угрожающе схватился за топор. Варвара, поймав мужа за руку, потянула за собой:

— Что ты, Андрюша!

Дренов катился под горку,