Танкисты. Книга вторая - Коллектив авторов

ему все время «евреи жить мешали». Один раз, уже после войны, пьяный Денисов меня ударил. Я спросил: «За что?», он ответил: «Вы, жиды, не воевали!» – «А я как?» – «Да ты просто неправильный, недоделанный жид!», и тогда я ему хорошо врезал по харе…

В батальоне нас было всего несколько евреев: я, погибший Шер, потом прибыл еще один лейтенант и сгорел в первом же бою, под Курском в батальоне был еврей, один сержант-танкист, также погибший впоследствии. В штабе бригады было еще три еврея: зампотех бригады, начальник оперативного отдела бригады и один политработник. Возможно, были евреи и в других батальонах бригады – я этим вопросом специально не интересовался.

Бойко к евреям, кстати, нормально относился.

Но был еще «наградной» антисемитизм. В Черновцы первыми ворвались Никитин, Шкиль и я, Павел Никитин там сгорел, а мы со Шкилем и еще экипаж Бондаренко из соседней роты прорвались дальше и захватили село Новоселицы, где были взяты большие трофеи и где мы перебили кучу немцев. Шкилю за этот бой дали Героя, а мне… медаль «За боевые заслуги».

В другой раз, два экипажа, в том числе и мой, тоже здорово отличились в январском прорыве в Польше, мне дали орден Красной Звезды, а товарищу – орден Боевого Красного Знамени, хотя мы действовали в паре и набили поровну. Я не скажу, что мне были так важны награды, хотя становилось обидно, я прекрасно понимал – в чем причина, но молчал…

Приходилось неоднократно слышать и такое: «Возьмете станцию (деревню, город), все будете представлен к Герою!», и боевую задачу мы выполняли на все сто, но, как мне объяснили штабные, фамилия Вестерман «слишком длинная», чтобы уместиться в одной строчке на наградном листе на это звание. Кроме перечисленных наград я на войне еще получил медаль «За отвагу» и орден Отечественной войны 1-й степени.

– Как хоронили погибшие экипажи?

– Никаких похорон с почестями у нас не было. Хоронили погибших в братских могилах, в бригаде была своя похоронная команда, сформированная из красноармейцев музвзвода.

А вот немцы своих убитых хоронили как положено, каждому «фрицу» отдельная могила с крестом, все воинские кладбища у них были такими чистыми и аккуратными… а мы потом по этим кладбищам на танках раскатывали…

– Ваш последний бой.

– В Берлине, в последний день апреля. В Берлине нам ставили задачу – «За сутки отбить у немцев один квартал», и каждый квартал нам стоил 5–7 потерянных танков с экипажами.

В Берлине, кстати, кардинально изменился стиль командования. Если раньше перед боем нам приказывали следующим образом – «Вперед!.. вашу мать!», то в Берлине, когда потери наши были ужасными, танкистам говорили: «Ребята, пожалуйста, вперед. Это ваш последний бой»…

Наши танки в центре германской столицы горели на каждых десяти метрах.

Мой танк шел по Вильгельмштрассе и вел огонь в сторону Рейхстага. Но фаустники из подвалов и окон первых этажей и огонь из зениток на прямой наводке не давали нам продвинуться дальше, а вся наша пехота попряталась по подвалам. Я вылез из танка и с пистолетом пошел в подвал, «выкуривать» оттуда нашу пехоту, орал на них: «Мать вашу, перемать! Вылезай, б…! Прикрывайте танки!», и только автоматчики вылезли на белый свет из подвала, как сразу юркнули назад. А в подвале уже шла общая повальная пьянка, там были и гражданские немцы, и солдаты вермахта, не хотевшие сражаться, одним словом – шло братание с противником. Каждый такой подвал соединялся ходом с соседним домом и по этим подвалам можно было спокойно пройти пол-Берлина без остановки. Я взбесился, тут на каждом метре танкисты живьем горят, а эти хреновы автоматчики уже «Войне капут» объявили…

Но делать-то нечего. Мы двинулись вперед по улице, без прикрытия, и тут сбоку из окна по нам выпустили фаустпатрон, который прошил броню и взорвался внутри башни. Я был ранен осколками в ногу и получил контузию. Из танка выбрались только Иванченко, тяжелораненый наводчик Бураченко (он умер потом в госпитале) и я. Но встать на ноги я не мог, стал отползать от горящего танка, а вокруг мешанина, в одном доме наши, в другом немцы, в третьем опять наши засели, огонь со всех сторон. Из-под огня меня вытащила девушка-санинструктор, она меня перевязала, тут подошел танк, меня положили на броню, танк дал задний ход и доставил меня к грузовику, на который собирали раненых и отвозили их в санбат. Из санбата меня отправили в армейский госпиталь 1-й гв. та, откуда 9 мая меня забрали назад в бригаду.

Наша 64-я гв. тбр в берлинских боях была полностью обескровлена, и вдруг 10 мая в бригаду пришел на пополнение эшелон новых танков с экипажами, но на войну они уже попасть не успели, даже к «шапочному разбору». «Молодых» оставили служить в бригаде, а «старичков» направили в армейский резерв БТ и МВ.

– Как складывалась ваша дальнейшая армейская служба?

– После войны я закончил в Ленинграде Высшую бронетанковую школу и после двух лет учебы был направлен служить в 37-ю механизированную дивизию, дислоцированную в 20 километрах от Ленинграда. Вся моя дальнейшая служба проходила в Ленинградском ВО и в Прибалтийском ВО. В 1954 году, уже в звании капитана, я был направлен на службу в Эстонию, а в 1960 году, после службы на островах Саарема и Хиума, служил в 8-й гвардейской Панфиловской дивизии и далее в 31-й мотострелковой дивизии. Находясь на армейской службе, кроме высшего военного, получил я также высшее гуманитарное образование.

В отставку вышел в 1973 году в звании полковника и поселился со своей семьей в Вильнюсе, где проработал до 1989 года начальником отдела в республиканском Министерстве автомобильного транспорта.

Интервью и лит. обработка Г. Койфмана

Резников Михаил Григорьевич

– Михаил Григорьевич, вы встретили войну, будучи уже взрослым человеком, обладавшим большим жизненным опытом. Большинство ветеранов, с которыми мне приходилось беседовать, в 1941 году были восемнадцатилетними юношами, для которых война была первым шагом во взрослую жизнь, и воевать они начали уже на втором этапе войны. Вы прошли войну, начиная с сорок первого года. Расскажите о себе.

– Родился я в 1911 году в городе Ново-Украинка бывшей Елизаветградской губернии. Мой отец был кузнецом. В 1927 году моя семья переехала в Донбасс, в город Юзовку. В 16 лет я начал работать на шахте крепильщиком. В те годы механизации там почти не было: уголь добывался вручную при помощи отбойного молотка, крепление угольных выработок также было несовершенно. Рудничные