Лейтенант Шмидт. Герой или авантюрист? (Собрание сочинений) - Владимир Виленович Шигин

на 4 ноября П. Шмидт, – что месяц назад лейтенант Шмидт был бы повешен за его революционную деятельность, а теперь представители города были у него и просили, что если он хочет гарантированного порядка, то он передаст этому революционеру все полномочия по успокоению населения. Он, конечно, отверг и высказал свое возмущение, что теперь, оказывается, таких господ и судить нельзя…».

В реальности вице-адмирал лишь запретил Шмидту в будущем ораторствовать на подобных мероприятиях. Историки за это считают Чухнина негодяем и мерзавцем, хотя, на самом деле он фактически позаботился о здоровье нашего припадочного героя.

Уведомление начальника штаба Черноморского флота контр-адмирала М.А. Данилевского о резолюции вице-адмирала Г.П. Чухнина, запрещающей П.П. Шмидту, под угрозой ареста и предания суду, участвовать в митингах: "5 ноября 1905 г. Экстренно. Лейтенанту П. Шмидту …На означенном донесении главным командиром положена следующая резолюция, сообщающая вашему благородию по причине Вашей болезни, препятствующей вам явиться в штаб, согласно повестке: «Штабу немедленно потребовать лейтенанта Шмидта и объявить: Ежели он будет присутствовать на сходке или вообще заниматься агитаторством, то немедленно будет арестован и предан суду за неисполнение лично отданного ему приказания». Начальник штаба контр-адмирал Данилевский".

Вот ведь как прибыть в штаб флота, он больной, а орать на митингах до умопомрачения, так вполне здоровый!

Фактические состояние Шмидта в тот момент, и в самом деле, оставляло желать много лучшего. Всего полмесяца назад он пережил сильнейший приступ эпилепсии, и, не успев от него оправиться, снова "слетел с катушек" на кладбище. Дело в том, что в ожидании скорой отставки, Шмидт вполне мог ехать в милую его сердцу Одессу и начинать заниматься своим трудоустройством в знакомый ему Добровольный флот. Но не тут-то было! Происходящее вокруг, неадекватное внутреннее состояние, наконец-то, обретенная им слава (хотя и в масштабах одного города) заставили нашего героя искать новых и новых потрясений, упиваться наконец-то (сколько же лет он об этом мечтал!) всеобщим восхищением. Как знать, может быть, Петр Петрович и переменил бы трибуну на палату в психлечебнице, но именно в это время грамотные люди протолкнули его депутатом в городскую думу от Севастопольского порта. В письмах П. Шмидта к сестре и особенно к Иде Ризберг прослеживается чрезвычайный восторг от происшедшего. Шмидт буквально торжествует в письмах к Ризберг. Еще бы, вчера она почти не желала с ним иметь дело и просила прекратить переписку, считая неудачником, а теперь он звезда первой величины. Пусть знает капризная Ида, что это только начало его взлета, толи еще будет!

Разумеется, Шмидт проигнорировал предупреждение Чухнина и с еще большим ожесточением продолжил ораторствовать в думе и на митингах, призывая к свержению власти. После триумфа на кладбище, Шмидт возомнил себя настоящим мессией. Переговорить его было невозможно, переубедить тем более.

Психологическое состояние Шмидта после произнесенных речей было немногим лучше, чем в знаменитой речи на кладбище. Вот, как оценивает это состояние сын Евгений: "Отец вряд ли отчетливо осознавал окружающее.

Когда он кончил речь, то едва держался на ногах, и я, с несколькими друзьями и каким-то рабочим, донесли его до извозчика почти на руках…", "После речи отец совершенно обессилел. Воротясь домой на извозчике, он пластом пролежал часа два, не будучи в состоянии шевельнуться…" Вконец растерявшийся городской голова с представителями явился во дворец к главному командиру Черноморского флота и портов Черного моря вице-адмиралу Чухнину с «убедительной просьбой», якобы, от имени населения передать для гарантии порядка все свои полномочия по успокоению населения лейтенанту Петру Шмидту. Только он и может спасти город и флот!

Вечером 20 октября контр-адмирал Данилевский, «после грозного внушения», заключил Шмидта на гауптвахту. В музее Черноморского флота хранится любопытная записка, написанная Шмидтом в день ареста своему сыну с просьбой срочно бежать по указанному им адресу к "поверенному". "Поверенными", а точнее присяжными поверенными, как в то время именовали адвокатов. Получается, наш герой был весьма и весьма напуган арестом! Кроме этого уже имел наготове заранее припасенного адвоката! И здесь никак не вырисовывается образ гордого и одинокого страдальца!

В 5 часов вечера под конвоем двух офицеров и четырех матросов Петра Шмидта с Графской пристани препроводили на флагманский эскадренный броненосец «Три Святителя». Городская дума тут же объявила о ходатайстве по его освобождению. Если раньше Шмидт был просто горланом и трибуном, то теперь его осенил ореол мученика за народное дело.

Сидя на гауптвахте (а не в тюрьме, как утверждают некоторые историки!), Петр Петрович велит подать ему бумагу и ручку с чернилами (в то время заключенные имели на это право) и начинает строчить воззвания на волю, где призывает, призывает, призывает… Кто-то эти письма сразу передает на волю и распечатывает в прокламациях. Так может действовать только прекрасно отлаженный механизм! Теперь на "имидж героя" работает целая организация. А ситуация в Севастополе все накаляется. Никто из представителей революционных партий не желает упустить шанса, переманивая на свою сторону последнего боеспособного флота империи. Именно поэтому так в цене Петр Шмидт, ведь он единственный флотский офицер (пусть уже и почти в отставке), который играет в революционную игру. Думаю, что арест Шмидта был на руку не только ему самому в плане возгонки личной популярности, но и тем, кто расшатывал ситуацию в городе и на флоте. Теперь у них есть собственный мученик, да еще офицер!

Из воспоминаний Иды Ризберг: "…20 октября получаю телеграмму: "Сегодня арестован без законных улик за общественную работу". В очередном письме И. Ризберг Петр Петрович описывает свое пребывание на броненосце "Три Святителя". Причем описывает, так, что у человека несведущего буквально мурашки по телу! Почитаем: "Обидно быть оторванным от жизни в тот момент, когда она забила могучим ключом… По моей коробке, в которой я сижу, можно сделать только два шага. Чтобы не задохнуться, воздух мне накачивают через трубу. Дайте мне счастье. Дайте мне хоть немного счастья, чтобы я был силен и вами и не дрогнул, не сдался в бою…" Не понимая сути дела, можно подумать, что Шмидта посадили в некий темный каземат, да еще изощренно пытают, уменьшая подачу воздуха. От такой изощренной жестокости женское сердце должно непременно содрогнуться от жалости к несчастному узнику. На это, видимо, и делался расчет автора письма. Не зря же он тут же униженно молит свой адресат о взаимной любви. На самом же деле речь в письме идет об обычной каюте без иллюминатора, а поэтому обеспеченной продуваемой вентиляцией. Вот и все! В таких каютах жили и служили сотни и тысячи моряков (да и сейчас живут и служат), но в воображении