Томас С. Элиот. Поэт Чистилища - Сергей Владимирович Соловьев

13

В конце марта, как в предыдущие годы, Элиот снял для Вивьен небольшой коттедж недалеко от Бошема. Однако там ее здоровье ухудшилось. В середине апреля наступил кризис. Даже, по мнению Элиота, она оказалась на грани смерти. Вирджинии Вулф она писала, что «была страшно больна три недели и раз семь едва не умерла»[423].

Симптомы – крайнее истощение, энтерит и одновременно «инфлюэнца», осложнившаяся бронхитом, говорили об общем расстройстве организма, связанном в том числе и с неправильным лечением. Несмотря на истощение, ей предписывалось голодание два дня в неделю. Элиоты пришли к выводу о неадекватности лечения, предлагавшегося английскими докторами.

Новый подход к лечению Вивьен предложил немецкий доктор К. Б. Мартин – Элиот встретил его в мае. Он, подобно Виттозу, пользовался популярностью у «блумсберийцев» – например, у него лечилась леди Оттолайн и Р. Фрай. У Мартина была клиника во Фрайбурге, в Германии, но в это время сам он находился в Англии. Он не только комбинировал «лечебное голодание» с психоанализом, но и применял всевозможные экспериментальные методы. Например, О. Моррелл писала Б. Расселу об «инъекциях на основе молока и других субстанций», которые «опережают Англию» в медицинском отношении[424].

Поначалу вмешательство доктора Мартина вызвало у Тома и Вивьен прилив оптимизма. Элиот писал в июле леди Оттолайн: «Это все было очень изматывающим – два визита и три [бактериальных] анализа… Д-р Мартин… нам очень понравился»[425]. В августе, в другом письме, он интересовался у немецкого знакомого, слышал ли тот о таком выдающемся докторе. Дж. Куинну он писал в октябре, что Мартин «как раз доктор для Вивьен». Хвалил он его и в письме Дороти Паунд. В мае 1924-го он договорился о новых консультациях.

Между кризисом весны 1923 года, когда Вивьен тяжело болела, и следующим тяжелым кризисом, весной 1925-го, жизнь, наверное, можно назвать «нормальной», что бы это ни значило.

Летом 1923 года в Лондон приезжала Эмили Хейл. Неизвестно, виделся ли с ней Элиот. Л. Гордон высказывает предположение, что виделся и что их общий интерес к театру мог подтолкнуть его к написанию Sweeney Agonistes[426]. Элиот также включил Эмили в список рассылки «The Criterion».

Следующим летом вновь приехала мать Элиота (вместе с его сестрой Шарлоттой). Для Вивьен Элиот снял квартиру в Истбурне, а сам старался быть с родными. Вивьен болела, и Элиот писал о «невообразимых сложностях», вызванных этим приездом[427].

В 1925 году его оценка методов д-ра Мартина изменилась: «Я еще не знаю, в чем ядро, сердцевина, этого дела. <…> В чем я убежден, однако, так это в том, что эта ее болезнь была вызвана и ускорена именно собеседованием с д-ром Мартином в июне прошлого года. Д-р Хиггинс и все предыдущие доктора направляли ее сознание вовне и вперед, д-р Мартин, увидя ее только один раз, намеренно повернул его внутрь и назад. С этого дня она стала другим человеком <…> по мере того как она видит все более и более ясно и все больше погружается в прошлое, ее захлестывает ощущение ущерба, который ей причинили люди (не в последнюю очередь я) <…> ее отношения – с семьей, со мной, с друзьями – были этим отравлены»[428].

Очень емкое описание ситуации с Вивьен (основанное на свидетельствах Б. Рассела и В. Вулф) можно найти у Л. Гордон:

«Целый год она провела “в аду”, по ее выражению, “беспомощной и неописуемой жертвой лекарств, ужаса, наполовину парализованная”. <…> В апреле 1925 он вдруг выложил Вирджинии Вулф, что провел три месяца взаперти с Вивьен. Доктор высвободил ее детский страх одиночества, и она не хотела выпускать мужа из виду. Если он уходил, то, когда он возвращался, она делала вид, что упала в обморок…»[429]

Вивьен могла чувствовать тайное желание мужа ее покинуть.

Элиот даже обратился за помощью к Расселу: «То, что вы предлагаете <…> надо было сделать много лет назад. <…> Единственной альтернативой для нее было бы жить одной – если бы она могла. А тот факт, что жизнь со мной нанесла ей так много вреда, не дает прийти к какому бы то ни было решению. Мне нужна помощь кого-то, кто ее понимает, – меня она постоянно озадачивает и вводит в заблуждение. Она мне кажется шестилетним ребенком с невероятно острым и преждевременно развившимся умом. Она пишет очень хорошо и оригинально (рассказы и др.). И я никак не могу выйти из-под заклятья ее способности убеждать (и даже принуждать) при помощи аргументации»[430].

От Дж. М. Марри, как товарища по несчастью, он не скрывал отчаяния.

«В течение десяти последних лет – постепенно, но намеренно – я превратил себя в машину <…> для того, чтобы выдержать, чтобы не чувствовать – но это убило В. Уходя из банка, я надеюсь стать в меньшей степени машиной – и в то же время я боюсь – поскольку я не знаю, к чему это приведет для меня – и для В. – если я оживу вновь. <…> Это произошло в 1915. Что произойдет, если я буду жить снова? <…> дилемма – убить другую личность через то, что оставаться мертвым самому, или через то, чтобы стать живым? Лучший ли выход – превратить себя в машину и убить их, лишив пищи, или быть живым, и убить их, желая чего-то, что невозможно получить от этого человека? Бывает ли так, что жизни двух людей абсолютно враждебны? Правда ли, что иногда один может выжить только благодаря гибели другого?

<Ответьте на этот вопрос> В ходе этой болезни она реально отошла – в течение трех дней она чувствовала, что покинула свое тело. Это неправильно? Следует ли препятствовать этому? Существует ли способ мне принести в жертву свою жизнь и тем самым завоевать ее? Должен ли я убит ее или убить себя? Я пытался убить себя – но только создал машину, которая убивает ее. Могу ли я изгнать это желание того, чем не могу обладать, кого не могу видеть, и дать ей жизнь, и спасти мою душу? Я чувствую ныне, что нельзя помочь другому, разрушая свою собственную душу – я это сделал – можно ли помочь другому и тем самым спасти ее?

Хочет она умереть? Могу я спасти ее и себя, признав, что она важнее, чем