Че, любовь к тебе сильнее смерти! Писатели и поэты разных стран о Че Геваре - Александр Иванович Колпакиди

знай твердит: такая жизнь, кто что может наперед знать. А мне еще всякие случаи вспоминаются. Он выкурил сигару, разлегся в Кобылицином гамаке и заявил, что у меня самого при виде Кобылицы слюнки текут и чтоб я хорошенько ее разглядел, и показал на нее пальцем. А Кобылица напыжилась и смерила меня презрительным взглядом; не люблю, говорит, когда в меня тычут пальцем, и чего тыкать, у меня, мол, ноги из головы не растут; прости меня, мамочка моя дорогая, заверещал Какаду, а она, ладно, говорит; должен тебе сказать, объявляет он мне, что эта самая Кобылка, эта мамочка моя дорогая – вон она, смотри, – скоро станет моей женой; Кобылица разевает в улыбке почти беззубый рот, ну, сбрендил, думаю, этот Какаду. Да соображаешь ли ты, Какаду, что говоришь? Я знаю, ты малость того, к тому же еще трепач и пустомеля, но все-таки что с тобой, братец? Вот сейчас, когда Кобылицы нет рядом, Какаду все понимает с полуслова. Он глядит на меня, принимается вздыхать и спрашивает, почему я не сказал ему то же самое у нее в комнате. Объясняю. Успокойся, говорю, Какаду, поостынь малость. Надо же так распалиться из-за бабы, а, Какаду? Да знаешь, иногда такие женщины, откуда ни посмотри, оказываются куда лучше этих тихонь, которых берут в жены прямо из-под родительского крылышка. Я тоже думаю, как с ней, должно быть, сладко.

Может ли женщина быть вместо друга? Куда там! Тут уж не до дружбы. Кобылица все перевернет вверх дном. Она как норовистая необъезженная лошадь. Она не к любви зовет, а соблазняет. Это искушение злом для бескорыстного товарищества, вот что это такое. Какаду вскакивает и одним прыжком оказывается в зарослях кустарника, потому что пули стали щелкать со всех сторон.

– А, сволочи! – орет сержант. – Засада, прячься, и не шевелись ни под каким видом, так перетак!

Я прижался к здоровенному камню и молю пресвятую деву, чтоб она меня из этого дела вызволила; Какаду, конечно, тоже молится там, в колючем кустарнике, и тоже клянет на чем свет стоит и партизан, и вооруженные силы, и тут же думает о своей Кобылице, говорит ей, наверное: «Уж подожди чуточку, Кобылица, ты мои намерения знаешь. Вот вырвусь отсюда, и мы с тобой поедем в Ла-Пас». Ловкая баба распахивает бесстыжие глаза и обещает, что будет не жена, а золото; так же вот она таращила глаза, когда возле гамака показала мне язык, разинув рот, в котором не было ни одного целого зуба, и вдобавок вильнула задом, как красотка из мексиканского фильма; а Какаду еще тогда засмеялся и ущипнул ее за мягкое место. Эх, знал бы человек, что такое жизнь и что господь бог держит от нас в тайне, никак не желая приоткрыть нам будущее; может, господь сам удивляется, что из всех его стараний выходит, потому что либо он заботится о нас не меньше, чем любая другая тварь – какая-нибудь жалкая пичуга о своих птенцах – и тогда должен поступать одинаково со всеми своими созданиями, либо, если на вас ему наплевать, пускай бы хоть знал, что получается из всего этого никому не понятного дела.

А сержант: «Ты, что ли, оглох, – кричит. – Стреляй!» Я стреляю куда глаза глядят, без разбору. «Сдавайтесь, солдатики», – доносятся до нас голоса этих разбойников из-за кустов, мол, не против вас воюем, а против генералов, грязных лакеев империализма. А сержант: «За кого вы нас принимаете? – кричит. – Так вас и так, если только кто подымется, тому тут же пулю в лоб, вот и весь разговор». Какаду, ясное дело, палит, как бешеный, во все стороны – дерется за свою Кобылицу, свою скуластую шлюшку, потому что, если он выберется из этой заварухи целым и невредимым, он хочет иметь право устроить свою жизнь с той, которая ему по сердцу; нравится мне это или нет, ему до лампочки. Кобылица бегом к гамаку – и плюх на Какаду; фу, черт, кричит он, обожгу сигаретой, пусти; а она – уже обжег, подумаешь, – и так и льнет, так и ластится к нему; ничего, друг, все устроится, видал – как невесте невмоготу. Я выхожу и со злости влепляю плевок в петуха, дремлющего среди своих кур в холодке возле дома. Да, говорит сержант, подсидели-таки вас, прекратить стрельбу, эти сукины сыны теперь носа не высунут, даже ради собственной мамаши, чтоб она пропала. Солдаты давай тут же что-то кричать партизанам и поминать мать на все лады, а партизанам словно уши позакладывало – молчат и все равно не стреляют. Теперь, говорит сержант, будем ожидать здесь, пока остальные наши не подойдут. Какаду, это точно, сидит в своем гнезде в кустах, перышком не пошевелит, хочет живым отсюда выбраться и явиться к ненаглядной владычице своего сердца. Из чащи снова раздаются выстрелы, а ну, бабье, кричит сержант, вылезай, выходи сражаться, как положено мужчинам.

И тут закричал солдат; крик больше похож на вой, он все громче и громче; заглушая выстрелы, он врывается нам в уши, будто чья-то грубая рука запихивает его, и ползет по нашим нервам, точно червь, утыканный колючками. Попали в беднягу, говорит сержант; не Какаду ли это, сержант, спрашиваю я; какой там Какаду, отвечает он, Какаду, небось, уже вздремнул разок-другой у себя в кустах и до остального ему дела нет; храпит, наверное, там, где приземлился. Я думаю, везет же этому Какаду, всегда из воды сухим выходит; а о Кобылице не думаю, ей-богу, не думаю, хотя поди знай, что у тебя может получиться с этой женщиной, не такая уж она плохая, одно тело чего стоит, прямо как у влюбленной пантеры. Не такая плохая? И я для себя одного исполняю роль Какаду в ночь свадьбы с Кобылицей, хоть для нее это будет не в первый раз, ох, не в первый. Кобылица смотрит на меня и растирает обожженное место на руке, мол, что ж это тебе не по нутру выбор приятеля. Кобылице смешно. Я гляжу на нее со злостью и в то же время желаю ее; Кобылица все-таки настоящая баба, хоть и шлюха. Слышишь выстрелы у входа в ущелье, раздается голос сержанта; нет, пока не слышу, сержант; да ты глухой, что ли, мать твою; так точно, говорю, сержант; а сержант кричит, ну и зададим мы сейчас перцу этим бородачам, туда их и растуда.

Быстро надвигаются сумерки. Где-то начинает стрекотать пулемет, а мы все еще не можем подняться. Я всей душой благодарю бога и пресвятую деву Копакабанскую. И