Под знаменем большевизма. Записки подпольщика - Владимир Александрович Деготь

Не успел я написать эту фразу, как раздался громкий голос: «83»! Пока надзиратель поднимался по лестнице, я обул ботинки, взял тетрадку, — ряд вещей оставил уголовным. Тот же надзиратель, который обыскивал меня при аресте, теперь выпустил меня со словами:

— Ну, большевик, идите на свободу, только думаю, что свобода эта не очень-то вам улыбнется!

Один из уголовных, обслуживающих тюрьму, посылает мне рукой прощальный знак. Меня вводят к начальнику тюрьмы для необходимых формальностей. Два штатских шпика заявляют мне, что через два часа я должен уехать в Италию. При этом невольно вспоминаются последние слова надзирателя. Может быть, он был прав, и я скоро стану жертвой подвоха французского и итальянского правительств, у которых есть прекрасное орудие для истребления коммунистов — фашисты. Еще до моего ареста свыше 2.000 коммунистов были из-за угла убиты и ранены. Убийцы были защищаемы итальянской охранкой; тем более русского коммуниста подстрелить легко, — стоит только заявить при этом, как обыкновенно делается в буржуазных странах, что он хотел бежать.

Наконец, открываются железные тюремные ворота, и я — на свободе… С. встречает меня с букетом красных роз. Свежий воздух одурманил меня, — ведь я почти 4 месяца не дышал им. Шпики садятся вместе с нами на извозчика, и мы едем на вокзал. Там меня вводят к тому комиссару, который меня арестовал. Встретил он меня очень любезно, подал руку и сказал иронически:

— Хоть вы и представитель Коминтерна, но мы вас все-таки не так долго держали.

В это время С. сообщает мне слова шпиков, что, если меня на границе не подстрелят фашисты, то, несомненно, через несколько часов я буду в итальянской тюрьме. Для начала хорошее напутствие!

Решил заявить, что согласен ехать в Германию, в Италию же поехать могут заставить меня только силой.

Во время моего об’яснения по этому поводу с комиссаром, С. с’ездила за адвокатом, который скоро приехал. После долгих переговоров с комиссаром, он дает телеграмму в министерство, ответ на которую должен прибыть только на следующий день. Дожидаясь ответа, я должен был ночевать в участке. Шпик, под надзором которого я находился, любезно согласился поехать со мной ужинать. Оказалось, что он был рабочим и теперь несколько лет служит в охранке. Главная его обязанность по должности — присутствовать на всех коммунистических собраниях, наблюдать за руководителями, записывать все происходящие прения и решения для доклада охранке. Так как эти собрания легальные, то ему легко удается все узнавать.

Не говоривши почти ни с кем за эти 3 % месяца, я под влиянием какой-то необ’яснимой силы за эти 2 часа успел наговорить С. столько, сколько в другой раз не скажешь за 2 дня. К 1 ч. ночи шпик отвел меня в участок, где я провел ночь.

К 10 часам утра прибегает С. и сообщает мне радостную весть, что меня высылают в Германию; но только для чего-то меня прежде требует Париж. В 2 часа дня, с тем же шпиком, меня сажают в вагон 1 кл. для отправки в Париж. Тут же ехала и С., направляясь домой.

За все время нашей езды шпик ни разу не дал окружающим повода думать, что я арестован и что он меня сопровождает: он любезно болтал со мной всю дорогу.

Одна дама, ехавшая с каким-то господином, все время тихо возмущалась моим видом: «Как мог он сесть в первый класс?!». Через 20 с чем-то часов мы, наконец, прибыли в Париж. Нужно было попасть в министерство внутренних дел. На автомобиле отправляемся туда; С. распрощалась со мной. Она торопилась домой — сообщить о моей высылке. Около министерства нас ждал другой автомобиль с двумя шпиками, на котором мы едем к вокзалу «Гарде-Лест». Теперь мне стало ясно, что меня направляют в Германию. На вокзал мы приехали в 1 час, но поезд отходит в 9 ч. вечера. Шпики предлагают мне посидеть в участке, говоря, что придут за мной в 6 час. вечера.

— Там вы можете пообедать, по вашей просьбе вам купят все.

Пошел в участок, думая, что будет не хуже, чем в Ницце.

Но как только шпики передали меня главному комиссару, мне велели раздеться, самым грубым образом обыскали меня, забрали деньги и все то, что было в карманах, и бросили в карцер; в ответ на мое возмущение и протесты они только смеялись. В карцере лежал какой-то пьяный. Вонь была ужасная. Темно. Я думал, что сойду с ума от злости.

Я уже свободен, а меня смеют бросать в карцер!!.. Так я провел 6 часов без еды. В 6 часов выпускают. Вручают мне деньги, подсчитываю, — нехватает 2 франков. Хотя эта сумма пустяшная, но я, чтоб излить свою злобу и отомстить этому комиссару, решительно отказываюсь расписаться в получении денег, заявляя, что у меня нехватает 2 франков.

— Как, вы нас подозреваете в воровстве? — бешено кричит он.

— Нет, не только в воровстве, но еще и в разбое. Вы хуже, чем разбойники, — отвечаю я.

Он соскочил со стула, бледный от злости. Я ору:

— На каком основании вы меня ограбили и бросили в карцер, — кого я обворовал?!

Он вынимает 2 франка и хочет мне отдать их.

— Нет, — говорю, — возьмите это себе на чай.

Тут полицейский берет меня за руку.

— Идемте.

Я весь горю от злобы. Штатские шпики принимают меня. Я заявляю им, что до отхода поезда осталось 3 часа, что бросать в карцер меня не имеют права, что я целый день не ел и не пил и поэтому требую, чтобы один из них пошел сейчас же со мной в город. Я хочу обедать в самом шикарном ресторане; иначе я не поеду. Шпики испугались, но, узнав, что я большевик, они с готовностью все устроили. Сами они — бывшие рабочие, теперь служат только против уголовных. Один из них, столяр по профессии, пошел со мной в город. На «Больших Бульварах» зашли в ресторан «Дюваль». Трудно описать, как меня встретила находившаяся там публика. Было это как-раз в воскресный день. Богато разодетая буржуазия разместилась около своих столиков, лакеи им прислуживали. И вдруг являюсь я, — грязный, обросший, без воротничка. Сколько ни просил меня шпик о том, чтобы я зашел в более скромный ресторан, я решительно отказался. У меня была такая ненависть к буржуазии, что, обедая здесь, я хотел показать ей свое презрение. Я потребовал воды и немного помылся. Заказал ужин. Настроение сразу изменилось. С час гулял по городу; иногда появлялось желание бежать, и это было легко, но не хотелось подвести