Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах - Вадим Юрьевич Солод

слушателей песни Испуганного (на лёгких звуках) и Авиатора (из одних согласных) — пели опытные актёры. Публика требовала повторения, но актёры сробели и не вышли. Хор похоронщиков, построенный на неожиданных срывах и диссонансах, шёл под сплошной, могучий рёв публики. Это был момент наибольшего „скандала“ на наших спектаклях!» Когда после премьеры оперы публика стала вызывать на авансцену автора, главный администратор действия Фокин, сидевший в ложе, воспользовавшись возникшей суматохой, крикнул зрителям: «Его увезли в сумасшедший дом!» [1, 105] Это мы нисколько не умничаем… просто иначе становится совершенно непонятно, что же происходило на сцене.

Вскоре Маяковский представил публике свою трагедию, которую так и назвал: «Владимир Маяковский», где выступил в роли постановщика и сам сыграл заглавную роль, в остальных были задействованы актёры-любители. Премьера состоялась в театре «Летний фарс» на Офицерской улице, 39 в Петрограде. «Плата поспектакльная 50 (пятьдесят) рублей за каждый вечер» [1, 134]. Представленные на суд зрителей трагедия и опера, по замыслу их создателей, олицетворяли собой рождение нового театра. Для спектакля начинающего драматурга художник Павел Филонов из художественного объединения «Союз молодёжи» нарисовал два огромных задника: виды морского порта с многочисленными рыбацкими лодками и людьми на берегу и городской перспективы с сотнями тщательно выписанных художником домов. «Работал Филонов так (…) засел, как в крепость, в специальную декоративную мастерскую, не выходил оттуда двое суток, не спал, ничего не ел, а только курил трубку» [1, 105]. Сценографом постановки был Иосиф Школьник.

Рабочие, монтировавшие декорации, судя по всему, глумясь над создателями эксцентричного шоу, накатали краской над сценой большие буквы «Ф У Д У Р И С Т Ы», организаторы решили надпись оставить. Поэт создал на сцене образ молодого, страдающего от собственных комплексов человека, остальные персонажи — «старик с чёрными сухими кошками, человек без глаза и ноги, человек без головы, человек с двумя поцелуями и обыкновенный молодой человек» — были безымянными, укрывались за картонными силуэтами, которые носили перед собой. Одним из актёров, участвовавших в постановке, был Александр Мгебров[58]. Некоторое время он, скрывался от приговора Окружного суда Петербурга о помещении его в буйное отделение психиатрической лечебницы за участие в политической деятельности, руководил театром в финском Териоки (его художественным руководителем был Всеволод Мейерхольд). После возвращения в столицу снова стал актёрствовать. Спектакль прошёл всего два раза — 2 и 4 декабря 1913 года (3-го и 5-го представляли оперу). На первом представлении присутствовали Александр Блок, Всеволод Мейерхольд и Велимир Хлебников.

Рецензии ожидаемо вышли просто издевательские. Одна из них, написанная театральным журналистом Н. А. Россовским (его больше знали как «Кобзаря» из «Петербургского листка»), была озаглавлена «Спектакль душевнобольных»: «публика неистово свистала, шумела, кричала; слышались реплики: „Маяковский дурак, идиот, сумасшедший“».

В результате постановки пришлось закрыть, но не по идейным, а исключительно по финансовым соображениям.

13 октября того же 1913 года в большом зале «Общества любителей художеств» на Большой Дмитровке в Москве был организован «Первый в России вечер речетворцев» с участием Давида и Николая Бурлюков, Алексея Кручёных, Бенедикта Лившица, Владимира Маяковского и Виктора (Велимира) Хлебникова. Их имена были напечатаны аршинными буквами на огромных цветных афишах, благодаря чему билеты продали в буквальном смысле за час. Б. Лившиц писал в статье «Маяковский в 1913 году»: «Аншлаги, конные городовые, свалка у входа, толчея в зрительном зале. Программа этого вечера была составлена широкове-щательней, чем обычно: три доклада: Маяковского — „Перчатка“, Давида Бурлюка — „Доители изнурённых жаб“ и Кручёных — „Слово“ — обещали развернуть перед москвичами тройной свиток ошеломительных истин. Особенно хороши были тезисы Владимира Маяковского, походившие на список названий цирковых аттракционов:

1. Ходячий вкус и рычаги речи.

2. Лики городов в зрачках речетворцев.

3. Berceuse оркестром водосточных труб.

4. Египтяне и греки, гладящие чёрных сухих кошек.

5. Складки жира в креслах.

6. Пёстрые лохмотья наших душ».

«Публика уже не разбирала, где кончается заумь и начинается безумие» [1,126].

Одной из важных составляющих эпатирующих экспериментов были футуристический грим и костюм, родоначальником которых считался Давид Бурлюк. Николай Асеев вспоминал: «…Странная одежда, состоящая из грубошерстного пальто, распахнутого вопреки времени года, такого же сюртука и необъятных брюк — всё из одной и той же материи, несмотря на мешковатость, — была как-то по-своему элегантна… Небрежно повязанный галстук и пёстрый жилет, расцветкой схожий с дешёвыми обоями, и летняя соломенная шляпа…» Задачей такого скандального имиджа было прежде всего привлечение внимания зрителей к неоднозначному действу. Для Маяковского, который по понятным финансовым причинам не мог позволить себе даже некоторое разнообразие в одежде, таким визуальным образом стала экстравагантная жёлтая блуза: «Костюмов у меня не было никогда. Были две блузы — гнуснейшего вида. Испытанный способ — украшаться галстуком. Нет денег. Взял у сестры кусок жёлтой ленты. Обвязался, Фурор. Значит, самое заметное и красивое в человеке — галстук. Очевидно, увеличишь галстук — увеличится и фурор. А так как размеры галстуков ограничены, я пошёл на хитрость: сделал галстуковую рубашку и рубашковый галстук».

Обычно Маяковский был одет в эту свою «кофту-фату» (была ещё одна, в чёрно-жёлтую полоску), на самом деле — блузу, пошитую его матерью Александрой Алексеевной, широкие бархатные штаны с бахромой и цилиндр, взятый напрокат; на выступления он иногда брал с собой хлыст. Каменский заворачивался в бархатный плащ чёрного цвета с серебряным позументом, у себя на лбу рисовал аэроплан — по всей видимости, в память о членстве в Петербургском клубе воздухоплавателей; одноглазый Бурлюк, наряженный в малиновый сюртук, с болтающейся в ухе длинной серьгой из бисера, сильно подкрашивал глаза и тоже рисовал на щеке, только не аэроплан, а писающую собачку (тут мотив до конца не понятен; сам он утверждал, что это знак чутья), при этом постоянно разглядывал публику через лорнет.

О собственном имидже Владимир Маяковский писал в стихотворении «Кофта-фата»:

Я сошью себе чёрные штаны

из бархата голоса моего.

Жёлтую кофту из трёх аршин заката.

По Невскому мира, по лощёным полосам его,

профланирую шагом Дон-Жуана и фата.

Образ молодого футуриста показался московской полиции настолько скандальным, что ему было запрещено появляться в таком виде на улице. Друзьям поэта приходилось тайком проносить кофту на его выступления, и он снова и снова эпатировал публику, вызывая у зрителей бурю эмоций. При этом качество стихотворений особой роли не играло — балаган он и есть балаган:

«Я люблю смотреть,

Как умирают дети.

Вы прибоя смеха мглистый вал заметили

За тоски хоботом?..»

В. Маяковский[59]

«Я хочу один —