Между жизнью и честью. Книга II и III - Нина Федоровна Войтенок

Покаяние

На протяжении всей работы над данной книгой меня тяготили сомнения: надо ли описывать давний разговор с моим Крёстным. Разговор, который состоялся почти сорок лет после войны и который я не могу забыть столько же лет.

Сегодня, 5 декабря 2021 года мне приснился отец. Он очень-очень редко приходит в мой сон. Одет отец был в военную форму, статный, красивый. Мы танцевали с ним вальс. Я была удивлена тому, как легко он кружился…

Примечание. Я никогда в жизни не видела отца танцующим, потому что он всегда веселил других, играя на гармошке.

Я встретила рассвет легко и радостно, поняла, что отец поддерживает меня, ободряет и одобряет мою работу над книгой, от которой, честно сказать, я устала. Он радуется за свою «дочечку».

Сычёв Александр Степанович, слева: военные годы, справа: работа в Суворовском училище.

Это мой Крёстный Александр Степанович Сычёв. Помню, мама рассказывала, когда собрались крестить первенца, она спросила папку, кого взять в кумовья. Он, не раздумывая ответил: «Моего фронтового друга Сычёва Александра Степановича».

В памяти моей, четырёхлетней девчушки, встаёт такая картинка: крёстный держит в левой руке редкий гостинец — пряник, а правую подаёт мне со словами «Дай пять!», но я гордо поднимаю руку вверх.

«Ишь-ка, с характером», — улыбнулся крёстный и протянул мне пряник.

И ещё одна картинка, которую я вспоминаю с сожалением, потому что невозможно её откорректировать, что-то исправить.

Папки уже не было в живых. Я училась в Трубчевском педучилище. Приехала на праздник, и меня тут же пригласили участвовать в вечернем концерте. Музыкант у нас был талантливый: раз пропоёшь, он уже усвоил мелодию. Ну, а мои песни были ему знакомы.

После исполненной первой песни «На кургане» на сцену поднялся мой Крёстный Александр Степанович, приблизился ко мне, пытаясь обнять. Я отшатнулась от него, сама не знаю почему. Возможно, потому что он был выпивши, возможно, это было для меня неожиданностью.

В его глазах были слёзы. А теперь вот мои глаза наполнены слезами. Позже он пришёл к нам домой, и мы долго разговаривали. (Об этом в очерке «Я помню, плакал мой отец»).

Я хочу рассказать о другом разговоре, который можно назвать исповедью или покаянием, который, как я понимаю, моему Крёстному дался нелегко. А дело было так…

Где-то в 1980 году, будучи семейным человеком, в июле месяце я приехала на пару дней в Москву к старшему брату Анатолию, чтобы немного отовариться. На периферии невозможно было что-то хорошее купить из одежды, то же было и с продуктами.

Мы сидели с ним за столом, разговаривали, и тут он мне сообщает, что нашего отца разыскивает какой-то однополчанин.

«Запомнил его легко, — рассказывал брат, — потому что звать как и меня, отчество как соседа Егора Павловича, фамилию вот записал».

Анатолий подал мне листок, где было написано слово «Рюмин».

«Не так давно я пришёл с участка, прилёг отдохнуть, — продолжил брат, — по радио шла передача „Где же вы теперь, друзья однополчане“. И тут я слышу: „Больше всего я хочу встретиться механиком-водителем одного моего экипажа Т-34 Войтенок Фёдором Иосифовичем. Для него не существовало, как говорится, ни воды, ни пламени. Он всегда летел впереди всех. К тому же он хорошо играл на гармони и пел. Любили его танкисты и пехота. Надеюсь, он меня слышит и отзовётся. Уверен, что он жив, потому что он такое прошёл, что другим и не приснится никогда…“. Я даже подскочил…»

На меня рассказ старшего брата произвёл очень сильное впечатление. Я засыпала его вопросами. Было обидно, что он не связался с этим человеком, не сходил на радио, не узнал адрес. Анатолий объяснил всё простыми словами, мол, что теперь уже вспоминать, всё равно отца не вернёшь.

Из Москвы я поехала сразу к маме, потому что там была моя маленькая дочка Светлана. Мама сообщила мне, что приходил Крёстный, хотел меня видеть.

«Только ты, дочь, не обнимайся с ним, просто руку подай, болен он», — сказала мне мама и рассказала некоторые странности в поведении Крёстного: «Пришёл, попросил выпить, я налила в рюмочку. Он выпил и просит ещё, но только в другую рюмочку налить, а потом в третью… Я все эти рюмки выбросила. Не ожидала я такого от него».

Я понимала, что мама волнуется за дочь и внучку, но и Крёстного было жаль.

На следующий день я собралась с дочкой к Крёстному, но мама не велела брать Свету. Я согласилась, потому что Сычёв Александр Степанович жил далеко, в километрах двух от нашего дома, если не больше. По дороге я вспоминала, как ходила в детстве в такую даль, причём, одна. Иногда оставалась ночевать. У крёстного было шестеро детей: две дочери и четыре сына. Я чаще проводила время со старшей Светланой и младшей Зиной. Сыновья, Валера и Сергей, также играли с нами, а вот Виктор был уже взрослый. Самый младший Саша был ровесником моего брата Петра, они учились в одном классе, дружили, в общем, были настоящими крестовыми братьями.

Когда все выросли, обзавелись семьями, у Крёстного и его жены Прони родились девочки-двойняшки. Для старших детей это было неожиданностью, причём, неприятной, тем более, Крёстный был уже болен туберкулёзом в открытой форме.

Дом Александра Степановича стоял в небольшом отдалении от улицы, которую в селе называли Иванчиковкой. Улица была очень длинной, замыкала её молочно-товарная ферма, вблизи которой простирались хвойные и смешанные леса.

Приближаясь к подворью фронтового друга моего отца, я отметила, что всё осталось в том же