Валерий Золотухин - Таганский дневник. Кн. 1

Нина! Мне уже надоело тебе говорить одно и то же. Нельзя так тараторить текст, ты не делаешь перерыва между словами и само слово выговариваешь, как от осы отмахиваешься. Такое впечатление, что ты боишься текста и стараешься от него побыстрее отделаться, как от чумы. От этого — интонационное однообразие и однообразие регистра. Все в одну дуду и каким-то глухим голосом, причем прилепившись, вперившись в партнера, а он и не смотрит в твою сторону, он лепит свое, в зал, на тысячи ладов интонируя и в четыре раза говоря медленнее тебя. Нельзя позволять себя так обкрадывать. Как зашоренная лошадь, летишь куда-то и не понимаешь, что делается вокруг, а тебя уже обошли давно, а ты и не замечаешь того.

Мне сильно тебя жалко сегодня на репетиции, ты проигрываешь партнеру и очень сильно. И ведь, если бы ты не могла, а то ведь причиной всему — твоя халатность, ротозейство и лень. Ты занята трепыханием каким-то, а не трезвым делом. Роль, как и любое дело, надо делать горячим сердцем, но трезвым, холодным умом. У тебя первого — хоть отбавляй, а второе — не ночевало. Значит, надо занимать, т. е. прислушиваться и пытаться, пытаться, не щадя живота ломать себя, и реплика за репликой, песчинка за песчинкой, междометие за предлогом строить свою роль-домик. Техника, только техника сначала, а творчество потом. Это наша типичная, актерская зараза-болезнь — выдавать результат сразу, потому что мы всегда чего-нибудь боимся, зависим и выдаем, выдаем и выкидыш получаем, вместо здорового роста.

Октябрь уже наступил!

А я заметался. Сегодня плохо спал и уже вторую ночь. Болел зуб. Начал снова. Сижу отупевший и гляжу в одну точку. Два дня защищался от пересъемки «холодной». Сегодня понял, как говорится, «сподобился». Вчера на спектакле осенило — что произошло?! Произошла потеря юмора, потеря жанра, детектива с улыбкой не получилось в этой сцене. Мы загрузили сцену тем, чего в ней нет! Все слишком всерьез, оттого она превратилась в противоположность, исчез Бог в ней, исчез юмор — Моцарт, ирония, шутка, легкость Сережкина.

Вчера вечером перебирал свои старые бумаги, никаких точных данных, точных событий… все рассуждения, все больше треп, но ведь он меня и забавлял тогда. Откуда мне было вдомек, что потом будут факты, числа дороже всего. «Лет через пять разберемся» — вот уже шесть скоро, а разобрать все труднее, труднее, чем дальше. Что за мужик я, когда от бумаг моих старых, от писем забытых мне становится слезливо-тепло, мне еще 30, а я уже весь в воспоминаниях, мне вперед идти, прорубаться к Новой жизни, а я перебираю бумаги и скулю над ними. Чертовщина какая-то.

Высоцкий уехал в Ленинград, съемок нет.

Запустили «Макенпотта». Ставит какой-то молодой парень из ГИТИСа. Хоть я был против пьесы, но когда не увидел своей фамилии в распределении — оскорбился, обиделся — забывать стали, ненужным делаюсь. Такова природа артиста, жадность, всеядность — зависимость. Пока ждет карта, надо крыть.

Высоцкий. Дня через два я и от «Макенпотта» откажусь, очень сильно поругаюсь с Петровичем.

Можаев вчера бросил такую фразу:

Чего ж он, скажут, у Любимова играет, а как один выходит, так ничего у него не получается.

Мысль обидная, но еще больше потому, что они все кругом и друзья, и прихлебатели шефа — вдалбливают ему это, льстя ему тем самым. Шеф и в самом деле думает, что мы только у него хороши.

Ужасный вечер вчера был. Играл «Доброго» и, казалось, плохо, выдавливал из себя, как из тюбика. На съемке по-прежнему сознаю свою беспомощность и бездарность оттого, что никто помочь кругом не может — жутко становится одиноко и начинается мандраж, и не на кого опереться… Хоть бы словом, хоть бы взглядом кто поддержал… и ничего не получается… И зависть гложет к тем, у кого все получается.

Нина! Мне надоел ваш флирт с Ванькой. Он у меня вот тут, я сыт им. Мне надоело быть мишенью насмешек, намеков и идиотских шуток, мне надоело играть роль удобного супруга, мне надоело строить хорошую мину при плохой игре. Мне надоел ваш флирт, будь он хоть в самой расшутливой, безобидной форме.

Запретить его я не властен, если хочется — что ж — но не делайте этого на глазах всего театра — мне стыдно, ты меня позоришь, мне говорят люди, мне надоело им объяснять, что это у вас все в шутку, что у вас такая игра… Вас видят вместе на улице и мне говорят, мне надоело сохранять интеллигентность. Я говорил тебе об этом много раз и в разной форме, я разговаривал с Иваном и с вами вместе… мне это надоело… к моим речам все глухи, что ж, перейдем к делу. Прошу запомнить: если я вас увижу где-нибудь вместе — на улице или в театре (исключая сцену), пеняйте на себя, я подчеркиваю — на себя, вам не поздоровится обоим, а тебе — в первую очередь — подойду и хрясну по роже при всем честном народе, мой взгляд на подобные меры воспитания ты знаешь. Вам нет никакого дела до моих неловкостей, вам не жаль базарить налево и направо наши хорошие привычки, давайте обзаведемся плохими. Я тоже закручу флирт на твоих глазах и попрошу кого-нибудь подыграть мне. Я вас видел сегодня из машины, когда ехал с «Мосфильма» — вы шли под ручку и смеялись — я грешным делом подумал — не надо мной ли?

Мне очень одиноко в театре, когда не играет Высоцкий, как-то неуверенно. Когда Высоцкий рядом — все как-то проще, надежнее и увереннее.

Девятого был выходной день. С утра и до конца смены снимался. Спал плохо после разговора с женой. Она, как я и думал, сидела на тахте в пеньюаре и улыбалась, словно я горожу что-то несусветное и не имеющее к ней никакого отношения — Вася шутит. Дело житейское.

В творческом буфете.

— Говорят, нет демократии на «Мосфильме» — директор объединения стоит в очереди с обычными смертными..

Биц. Можаев, это человек, написавший «Кузькина», а «Кузькин» — это жемчужина современной русской литературы, это уникальное произведение, которое останется в веках, и вдруг приходит какой-то мальчик (Назаров) и начинает этого Кузькина перекраивать под себя. Мы дали ему сценарий, спросили — «нравится, будете делать?» — «Да, буду» и начинает переписывать сценарий… Нас устраивал сценарий, который представил Можаев, а не то, как это представляется Назарову, ведь он теперь концы с концами свести не может, и ни один черт не разберет, что он наснимал. В этом ему помогли артисты, но их понять можно, на то они и артисты — одному хочется одно, другому — третье. Но режиссер должен следовать сценарию, за который он взялся по доброй воле, — получается Назаров, а не Можаев.

Снимали сцену в магазине, первую половину. Я был очень весел и пел. Капустянская сказала: — Это к слезам. — К слезам восторга. И правда, к слезам оказалось, я встретил этих друзей. Это было восьмого. Девятого мы собирались к Гараниным, но не пошли ввиду размолвки.