Илья Ильф - Сборник воспоминаний об И.Ильфе и Е.Петрове

Однако я предпочел уйти. Что мне было здесь делать теперь?

И я отправился в гостиницу «Москва».

Странный быт царил тогда в этой гостинице. Во-первых, большинство ее постояльцев были москвичи — такие же, как и я, бездомные командированные. По временам все они набирали по телефону номера своих пустых квартир, и в трубке долго и безнадежно слышались протяжные, тоскливые гудки… Несколько раз проделал это и я, но и со мной не случилось чуда.

И еще — для постояльцев «Москвы» не существовало различия между днем и ночью. И днем и ночью к подъезду гостиницы подкатывали «виллисы», «эмки», полуторки, иной раз даже танки, спешно высаживали пассажира с таким же вещевым мешком, как мой, и забирали другого, уже поджидавшего их, — на Центральный фронт (штаб его все еще размещался в зоне подмосковных дач), на Калининский, на Юго-Западный…

Ни днем, ни ночью с окон вестибюля и холлов гостиницы не снимали черных штор из плотной ломкой бумаги: дни стояли короткие — стоило ли каждое утро расшторивать окна? Днем и ночью в коридорах встречались друзья, и далеко разносились их возгласы:

— Георгий, ты?! Живой?! А у нас прошел слух…

— Как видишь, слух сильно преувеличен. Гайдар у нас на фронте погиб…

— А ты случайно не знаешь подробностей его гибели? Ведь нам тут ничего не известно…

— Нам тоже, мы больше в тех местах не бывали… Но погиб он геройски — это сведения, полученные через разведчиков, а разведчикам рассказывали местные жители. Сведения точные. Колхозники даже похоронили его отдельно. И могилу обозначили…

Иногда вести были, наоборот, радостные. Отыскался Женя Долматовский. Попал в плен, но выкарабкался. Дважды бежал.

Кинооператор Борис Шер упросил пилота взять его в боевой вылет вместо стрелка-радиста. Шеру наспех объяснили, как обращаться со спаренными пулеметами, он дал слово, что понял все. В воздухе на самолет напал вражеский истребитель. Шер прекратил съемку, с ученическим старанием взял фашиста на прицел и первой же очередью сбил его! А затем успел еще заснять, как гитлеровец врезался в землю.

Шера наградили орденом Боевого Красного Знамени, а студия премировала его за первоклассные кадры.

Жил Шер тоже в «Москве» и ходил гордый, с новеньким орденом.

Вообще в этих коридорах в те месяцы можно было встретить очень много писателей, корреспондентов, кинооператоров — людей подвижных по самой профессии своей я в большинстве случаев связанных со столицей.

Не знаю, какие тогда выходили в Москве литературно-художественные журналы, — на фронт, во всяком случае, не попадал ни один. А из тонких изредка доходил до нас «Огонек». Подписывал его в качестве редактора Евгений Петров, но я видел по «Правде», что он активно работает фронтовым корреспондентом, и считал, что в «Огоньке» он только числится по старой памяти.

Впрочем, какое это имело для меня значение? Я отнес свою «Ночь» в «Огонек». Адрес для ответа указал: гостиница «Москва», номер такой-то, — и предупредил секретаршу, что адрес это временный, так как я приехал в Москву за назначением и сколько здесь пробуду, не знаю.

В ту же ночь, часа в два (я лег уже спать), в дверь моего номера раздался громкий стук.

Я натянул штаны, намотал портянки и вбил ноги в сапоги, — это было делом секундным, кое к чему на фронте мы привыкали быстро, — и крикнул: «Входите!»

Но никто не откликнулся.

Я разозлился. Что за манера — будить человека среди ночи, а потом играть с ним в молчанку! Подскочил к двери и с силой распахнул ее.

Коридор освещался сороковаттной синей лампочкой. Она светила как бы шепотом, и я не узнал в ее рассеянном и чуть таинственном свете стоявшего за дверью высокого человека в военной форме, который, наклонив к двери голову, прислушивался. Бросилось лишь в глаза, что человек этот был очень аккуратно, по-воински подпоясан — ни складочки спереди на гимнастерке.

Заметив не успевшие исчезнуть с моего лица следы раздражения, он несколько смутился:

— Извините, вы, наверно, кричали: «Войдите!» Но я недавно контужен… Впрочем, что же я не представился? Давайте знакомиться. Вы Бершадский? А я Петров.

Действительно, передо мной стоял Петров. Как же я сразу не узнал его! Тон его был настолько обескураживающе прост и любезен, что я не на шутку смутился.

Должно быть, он понял мое состояние.

— Ну, раз я все равно к вам ворвался, извините еще и за то, что так поздно. Но, понимаете, целый день пришлось пробыть на фронте, ваш рассказ попал ко мне только сейчас, а когда я дочитал его до адреса, то увидел, что мы соседи. Зачем же откладывать разговор на завтра, если можно встретиться сегодня? Верно?

Я пригласил его войти. Он поблагодарил, по-прежнему откровенно и внимательно рассматривая меня. То ли я был ему чем-то интересен в эту минуту, то ли он вообще каждого нового человека так рассматривал.

— Слушайте, а ведь я не знал вас до сих пор, — заметил Петров. — Состояли в одной писательской организации, а ничего не читал из того, что вы писали, не знал, чем вы дышите. Глупо ведь? Даже хуже: безобразие! Но зачем же нам сидеть у вас? У вас, я вижу, ничего нет, а я живу по-хозяйски, как средний буржуа: у меня роскошный черный кофе, собственный кофейник. Вы любите кофе? Идемте!

Через пять минут я уже пил свежий кофе в комнате у Петрова и чувствовал себя так, будто был знаком с Евгением Петровичем всю жизнь.

А он все донимал меня:

— Ну что вы молчите? Вы рассказывайте: что в Ленинграде? Как там народ? Это же какие-то совершенно невообразимые люди. Как они выдерживают? Я бы не мог, честное слово!

Мне не хотелось рассказывать об ужасах блокады. Теперь я понимаю: это была защитная реакция. Я только-только уехал тогда из Ленинграда, все виденное и пережитое там не оставляло меня ни на минуту; я вскрикивал и метался во сне, вспоминая то старушку, которая была застигнута на Литейном проспекте фонтаном, неожиданно забившим из лопнувших труб водопровода, и так, с хозяйственной сумкой в руке, и вмерзла в ледяную глыбу, то еще что-нибудь подобное…

Да и знал все это Петров. Из стихов Ольги Берггольц, из рассказов Николая Семеновича Тихонова, из выступлений по радио Всеволода Вишневского.

— А они там как? Всеволод, Николай Семенович, Ольга… не знаю ее отчества…

— Федоровна. Да как все. Живут на казарменном положении. Тихонов — в Смольном, Всеволод — при штабе флота, Ольга — в Радиокомитете.

— Это рядом с «Гастрономом»?

— С бывшим «Гастрономом». В его подъезде теперь книгами торгуют.

— Книгами?

— Да. С лотка.

— И книги покупают?

— Еще бы!

— Нет, вы — правду?