Станислав Токарев - Хроника трагического перелета

Такие, как он, раз в столетие рождаются.

* * *

В Новгороде разом приземляются Агафонов и Костин. Верно, это было эффектное зрелище: бипланы шли на посадку голова в голову (или можно сказать и так — стабилизатор в стабилизатор) и так же пересекли меловую черту, и встречены были овациями.

Костину со Злуницыным вновь необходимо перещупать каждую проволочку тяг, каждый стежок подшитого руля. На это уходит больше трех часов. Но столько же возятся у своего ненадежного «Фармана» фирмы ПТА Агафонов и Колчин. Оба экипажа — единственные верные претенденты на приз для пилота с пассажиром. Костин, надо полагать, уверен, что опыт поможет обогнать мальчишку. Эх, если бы ему аэроплан, а не эту телегу…

Оба долетают до Крестцов и остаются ночевать.

Москва, невзирая ни на что, включая многочисленные пожары, искони легковерна и исполнена поистине неискоренимого оптимизма.

Москва хлынула за Тверскую заставу чуть ли не в полдень, наивно считая, что долететь до нее от северной столицы можно за считанные часы. «Эко дело, сударики, там, наверху, чай, ни шлагбаумов, ни семафоров каких, да и дорога торная, без ухабов, эй, залетны — и…» Вали да вдоль по Питерской, огибая Триумфальные ворота (в просторечии Трухмальные), теснясь обок. Гиляровский, летописец наш, сохранил шутку: во всей — де Москве найдутся только два трезвых кучера — один правит лошадьми на фронтоне Большого театра, другой же — на Триумфальных воротах. Правда, над оперой и балетом скачет мужчина — Аполлон, на Тверской же — богиня славы с венком (в просторечии «баба с калачом»).

Трюхали коляски с купеческими семействами — отцы прямо из Сандуновских бань, минуя трактиры (у Яра ждали их после торжества, растегаи пекли, рябиновую на лед ставили), лихачи с необъятными ватными задами покрикивали пешеходам «Па — абе — регись» и сами береглись властно тявкающих сиренами «Фиатов», «Дарраков», модных «Делоне — Бельвиль» 1910 года и вовсе уж фешенебельных «Дион — Бутонов».

С Кузнецкого моста, скоротав там ночь после спектакля в ресторане Щербакова, ехали актеры. Барышни ехали, обмирали, узнавая чарующий профиль Качалова, кумира Художественного театра, его интеллигентное пенсне, в другом кабриолете — императорский бронзовый лик Императорских театров артиста Южина, князя Сумбатова, премьера Малого театра…

Кто только ни ехал, ни шел в направленьи Ходынки! Шли бледные испитые ткачи с Трех гор, неприязненно косясь на ражих мясников — охотнорядцев. Шли студенты, обитатели громадной «Ляпинки». Ехали банкиры, магазинщики с Дмитровки, картежники и бильярдисты из Английского клуба — вплоть до старцев, кажется, «времен Очакова и покоренья Крыма», пробудившихся от дремоты в Портретном зале. Шли — это с другой стороны, с Башиловки, — похлопывая стеками по сапогам, горделивые московские малыши — жокеи и беговые наездники — коломенские версты, а на почтительном расстоянии валили за ними цыгане.

Все сие многолюдство шарахнулось вдруг, сбилось влево, чтобы дать промчаться трубящему, блистающему касками и начищенными крупами желто — пегих битюгов поезду Тверской пожарной части, на всякий, как говорится, пожарный случай вызванному распорядительным помощником градоначальника г — ном Модлем. Г — н Модль вновь проявил себя ревнителем авиатики, отчасти даже меценатом: о прошлом годе, когда Сергей Исаич Уточкин, порхая над Первопрестольной, намеревался облететь Храм Христа Спасителя, но сел на Пресне, именно конные стражники, выставленные рачительным Модлем, поскакали галопом и помогли завести аппарат. Это дало речистому думцу, кадету Маклакову пример «дружной совместной работы правительственной власти и общественных сил».

Завтра газетчики станут острить, что в столь невиданно обильном и невиданно раннем съезде публики на Ходынку сыграло роль русское «авось». «Всяк бежал заранее, уповая, что авось летчик виднеется уже над Всехсвятским». Но и газетчики сами торопились «на авось».

Томительно тянется время. Хорошо, что буфет торгует на славу.

«В Валдае, — писал Васильев, — царил образцовый порядок. Я отладил аппарат, сменил еще две свечи, выпил чаю, принял каких — то успокоительных капель, предложенных любезным доктором, и занялся просмотром карты до Вышнего Волочка, из расспросов окружающих желая установить, как далеко отстоит он от Валдая, так как на карте расстояния обозначены не были. В 12 часов я взлетел. Небольшой ветер на высоте вдвое увеличился. Когда пролетал мимо Валдайского озера, меня начало качать и бросать, пожалуй, еще больше, чем в предыдущем пути. Вокруг царила дикая свистопляска. Порою мне казалось, что я цепляюсь за верхушки деревьев. После полуторачасовой борьбы я увидел Вышний Волочок. Начал искать старт — тщетно. Покружившись напрасно несколько минут и отчаявшись спуститься на этом этапе, я резко повернул по направлению расстилавшегося подо мною шоссе и, стиснув зубы от досады, решил лететь к Торжку».

Как знать, не повезло ли нашему герою. Янковский, к примеру, приземлился, но едва не угодил в яму — точнехонько на финише.

Чуть позже, когда он уже поднялся, на шоссе затормозил автомобиль: сопровождаемый свитою явился барон Каульбарс. Его и к яме подвели: глубокой, с обрывистыми краями. И указали, что на карте здесь имеется ошибка, Янковский спускался почти наугад.

Барон выразил по поводу сказанного недовольство и заметил, что сегодня авиаторов больше не будет.

* * *

Но и без этого уверенного заявления все равно произошло бы то, что непременно случалось в каждом пункте отбытия председателя комитета. Лишь только скрывалось в пыли авто генерала, стражники сворачивали цигарки, заворачивали лошадей и отправлялись на покой. Их примеру следовали «разведчики» — автомобилисты, мотоциклисты, велосипедисты. Секретари складывали протоколы, комиссары, изображая крайнюю усталость, потирали руки в чаянии домашнего обеда с рюмочкой.

О ты, родимая показуха! Потемкинские деревни — неизбывные! Кажется, время над ними не властно — одна лишь новация на протяжении веков. Во дни совсем недавние по обочинам того самого шоссе, над которым летят сейчас персонажи нашей правдивой повести, сколько высилось фундаментальных транспарантов с лозунгами об успехах! Их невозможно было прочесть из окна бегущей машины, они проносились, багряные, подновляемые, чтобы не выцвели, дорогие, бесполезные…

А то, помню, неподалеку от моего дома годами мок, мерз, то пылью, то снегом засыпаемый, типичный плод долгостроя. Сперва на заборе красовалось: «Сдадим объект к 1 Мая», потом — «к 7 Ноября», опять — «к Первомаю», опять — «к Октябрьской годовщине», пока, отчаявшись назвать точные сроки, ответственные за агитработу не решили написать попросту: «Вперед к коммунизму».