Вчера была война - Игорь Глазунов

отсылался по месту работы виновного. Были случаи, когда в отделении милиции насильно подстригли «наголо»!

«Виновника» разбирали на рабочих собраниях, брали на поруки, обвиняли в буржуазном перерождении. Это было первое пробное наступление запада на наш непробиваемый железный занавес!

Танцы на пляже заканчивались поздно. С моим литовцем мы возвращались в санаторий по плохо освещённой улочке Юрмалы. На нас шли четверо. Что-то ёкнуло.

«Сколько времени, пацаны?»

Я останавливаюсь, отработанным движением отворачиваю лацкан пиджака и смотрю на часы. В то же время вижу «четверка» окружает меня. Литовец, не останавливаясь, идёт дальше. Меня хватают за руки. Кто-то лезет рукой в нагрудный карман пиджака. Пытаюсь вывернуться и в то же мгновенье получаю удар в челюсть. От удара меня бросает на стоявших за мной. Видимо поэтому каким-то чудом я и устоял на ногах. Прорываюсь сквозь них и бегу. Откуда только силы берутся в таких ситуациях?

Моего литовца и след простыл. На бегу почувствовал что-то горячее на ноге, когда остановился, увидел кровь. Рана была сантиметров на десять выше колена. Видимо, одновременно с ударом в челюсть, метили ножом в живот. Когда меня бросило на стоящих сзади, удар ножом соскользнул и пришёлся в ногу.

Вокруг никого. Стою, зажимаю рану и пытаюсь сообразить что делать. Боли не чувствую. Мне повезло – через несколько минут на дороге появился милицейский мотоцикл. Меня усадили в люльку и отвезли в травмпункт. В медпункте рану обработали, наложили шов. Затем милиционеры целый час катали меня по Юрмале, в надежде, что я опознаю налётчиков. Была поздняя ночь и Юрмала была пуста. Потом меня отвезли в отделение милиции, где составили протокол о происшествии.

«Тебе повезло, – сказал мне милиционер, – легко отделался».

На мотоцикле привезли в дом отдыха. Литовец спал, или делал вид, что спит. Заснул я под утро.

С литовцем до конца отдыха я больше не разговаривал. На танцы больше не ходил, костюмные брюки были безнадежно испорчены. Тогда же появилось решение – не раздумывай, бей первым. Потом извинишься… И интуиция почти никогда не подводила меня.

«Майна… Вира… Левее … Стоп …» и масса прилагательных…

Вагоно-сборочное производство – это эдакое огнедышащее, громыхающее в сизом сварочном дыму действо, где одновременно производилась сборка сразу пяти вагонов будущих электричек. В цехе – до сорока сварочных постов, которые, как звездочки в этом сизом дымном от горящего металла воздухе, светились мерцающими синеватыми «злыми» огоньками. Есть у сварщиков такое понятие – «нахватать зайчиков». Через несколько часов в глазах начинается режущая боль. Глаза не открыть, слёзы текут. Лечили просто. На ночь – ломтики сырой картошки на глаза, и утром снова в «бой».

На каждом сварочном посту шла сборка и сварка отдельных элементов вагона. Из этих узлов собирался, а затем сваривался сам каркас вагона будущей электрички. Под вагон ставились «тележки» и его укатывали «обувать». Но это уже происходило в других цехах. Внимание в цехе максимальное. Всюду сварочные провода, которые заставляют передвигаться с особой осторожностью, постоянно смотреть под ноги. Над головой беспрерывно снуют мостовые краны с элементами каркаса будущего вагона на монтаж с криками крановщиков «Эй там, поберегись!»

В отдельных случаях звучал более колоритный призыв. Ты изолирован от этой грохочущей какофонии звуков, пропитанной специфическим запахом «жареной» листовой стали, сварочной маской. Ты в рабочем процессе. Окружающий тебя мир воспринимаешь и слышишь через голоса монтажников, которые подают команды крановщикам на абсолютно понятном во все времена и годы языке. Особенно колоритно это звучит, когда происходит совместная работа крановщика и монтажника, требующая особой виртуозности.

Звучит: «Майна… Вира… Левее … Стоп …» и масса прилагательных… Есть в терминологии этого векового сленга несколько определяющих слов, при помощи которых можно выразить весь технологический процесс или любое другое действо, его динамику, ошибки и наконец, завершение. И ты, дабы не быть белой вороной, быстро втягиваешься в эту лингвистическую игру. Весь дальнейший производственный день проходит под знаком замены общепринятых глаголов и имён существительных на ненормативные, живущие с русским мужиком и в радости, и в горе. Кратко, понятно и никаких лишних эмоциональных затрат!

Я служил на флоте. Исконно флот дружит с крепким словечком. Самыми крутыми матерщинниками считаются подводники. Можно минуту, а то и две, вести монолог, слушать или отдавать команду, суть которой укладывается в одно слово. Остальные – мат. Да и не просто мат, а виртуозный, измеряемый почему-то этажами!

Вот так опираясь на заповеди строителя коммунизма и «производственный фольклор», мы и выдавали на-гора производственный план. Прошли годы, и сегодня я беру в руки держатель с электродом, надеваю маску и оказываюсь один на один с памятью тех добрых лет! Руки помнят, а когда возникает необходимость, вспоминается «производственный фольклор». И когда пару лет назад в гавани я, лёжа на понтонах, варил вертикалку, я удивился сам себе.

Мир детства, прекрасный и беззаботный, ушёл и остался там, в милой моему сердцу Кулдиге, на реке Венте, огородах, дворах, в стенах моего дома.

Подъём! Трамвай! Столовая! Цех! Столовая! Трамвай! Общага! Отбой! Один выходной, который не успевал начаться, как уже снова на работу.

Обо всем этом я думал на своём сварочном посту. Процесс сварки длительный. Ты изолирован от внешнего мира сварочной маской, рука работает в автоматическом режиме. И ты думаешь, меняя ход мыслей в любом направлении в зависимости от настроения. И лишь замена сгоревшего электрода возвращает тебя в реальность. Заменил. И ты опять где-то там, в своих мыслях гуляешь по просторам своих фантазий, мыслей, памяти.

И всё мне нравилось в моей новой жизни. Провинциальная скованность уходила. Приходило понимание, что мир детства, прекрасный и беззаботный ушёл и остался там, в милой моему сердцу Кулдиге, на реке Венте, огородах, дворах, в стенах моего дома.

Шло последнее лето моих рабочих университетов. Вспоминаю те годы с благодарностью судьбе. Это была школа моего становления.

В нашем общежитии по улице Ропажу 26 вдруг зашумело, загудело, забурлило. В общежитие заселилась большая группа молодых специалистов из Харьковского транспортного института и Ленинградского института инженеров железнодорожного транспорта. Это была доселе невиданная прослойка в рабочей общаге, и называли мы её – белая кость.

Наши коридоры «зазвучали» по-другому! Какая-то новая тональность, новый настрой чувствовался во всём. В двух комнатах на нашем этаже поселились девочки и не просто девочки, а девочки с высшим образованием – инженеры-конструкторы. До этого у нас в одной комнате жили две семейные пары, то бишь, понимай, было две девочки.

Жили семейные так: комната делилась шкафом на две половинки, от стенки до