Георгий Корниенко - Холодная война. Свидетельство ее участника

Москва, однако, не просто надеялась на лучшее, но, со своей стороны, стремилась создать как можно более благоприятные предпосылки для успешного развития диалога с президентом Картером после его вступления в должность. Одним из важных шагов в этом плане было включение в речь, с которой Брежнев выступил 18 января 1977 года, то есть за два дня до инаугурации Картера, в Туле по случаю присвоения ей звания города-героя, ряда важных формулировок относительно советской военной политики. Их существо состояло в следующем:

– приписываемые Советскому Союзу стремления к превосходству с целью приобретения способности для нанесения первого ядерного удара не имеют под собой никаких оснований;

– целью Советского Союза является лишь создание оборонного потенциала, достаточного для того, чтобы удержать любого потенциального противника от агрессии против него.

Иными словами, в этой речи Брежнева был впервые публично провозглашен принцип оборонной достаточности, который получит свое дальнейшее развитие в последующие годы.

Сформулированы эти положения были представителями МИДа СССР (конкретно мною и Л. И. Менделевичем) в группе, которая готовила проект речи Брежнева. Я согласовал их с тогдашним начальником Генерального штаба Вооруженных Сил. СССР В. Г. Куликовым без всяких трудностей, поскольку эти положения отражали действительное существо дел, хотя и звучали несколько непривычно. Именно по этой причине, а не из-за несогласия с ними по сути они вызывали сомнения на определенном этапе работы над проектом речи у наших партийных международников во главе с Пономаревым, но их сомнения отпали после доклада проекта Брежневу, который принял их без колебаний. Не вызвали они каких-либо возражений и со стороны других членов Политбюро, включая министра обороны Устинова, которым в соответствии с существовавшим порядком был разослан для просмотра проект речи.

Придавая большое значение тому, чтобы в Вашингтоне правильно поняли сигнал (насчет принципа оборонной достаточности), подаваемый Москвой в тульской речи Брежнева, я заранее снабдил ТАСС и АПН максимально точным переводом соответствующего раздела этой речи на английский язык. Замысел достиг своей цели – в лексиконе американских специалистов-советологов появился даже термин «тульская линия» в политике СССР.

Первое после вступления в должность письмо президента Картера от 26 января 1977 года было воспринято в Москве как подтверждающее надежду на благоприятное развитие советско-американского диалога по вопросам разоружения. Картер прежде всего отметил как весьма важную речь Брежнева в Туле и особенно содержавшиеся в ней положения о том, что СССР не стремится к превосходству в вооружениях и ему нужна лишь оборона, достаточная для сдерживания любого потенциального противника. Подтвердив свои предвыборные заявления о том, что конечной целью в области разоружения должно быть уничтожение всего ядерного оружия на нашей планете, Картер в качестве «критически важного первого шага» на пути к этой цели назвал «безотлагательное достижение Договора ОСВ-2 и договоренности о том, чтобы после этого двигаться в направлении дополнительных ограничений и сокращений стратегических вооружений». В контексте с прежними публичными и закрытыми высказываниями Картера эти формулировки были поняты в Москве как означавшие его готовность прежде всего быстро завершить подготовку и подписать Договор ОСВ-2, основанный на владивостокской договоренности 1974 года и конкретизированный в ходе последовавших переговоров еще при Форде. Такой подход вполне отвечал намерениям советского руководства, как и предложение президента прислать вскоре в Москву для осуждения связанных с этим вопросов государственного секретаря С. Вэнса. Соответственно, ответное письмо Брежнева Картеру от 4 февраля было выдержано в весьма позитивном ключе.

Но следующее письмо Картера от 14 февраля не только озадачило, но, скажу прямо, возмутило Брежнева и его коллег. В нем Картер, высказываясь по-прежнему за быстрое завершение работы над Договором ОСВ-2, вместе с тем ясно обозначил, что он имеет в виду совсем не тот договор, о рамках которого стороны условились во Владивостоке и в ходе последовавших затем переговоров. Картер предложил, во-первых, предусмотреть уже в этом, а не в следующем договоре «существенные сокращения» стратегических вооружений, а во-вторых, оставить (тоже вопреки владивостокской договоренности) за рамками Договора ОСВ-2 для последующих переговоров крылатые ракеты большой дальности, то есть, по сути дела, США хотели развязать себе руки для гонки стратегических вооружений на новом направлении, где, как и в большинстве других случаев, они были в то время впереди СССР.

В письме Картера содержались и другие вызывавшие раздражение у советских руководителей моменты, в частности его заявка на публичную постановку вопроса о правах человека в СССР. К этому добавилось и открытое письмо Картера А. Д. Сахарову. Главным разочарованием для Москвы был явный отход нового президента от владивостокской договоренности. С учетом же того, с какими внутренними коллизиями было сопряжено для Брежнева достижение договоренности с Фордом во Владивостоке, такой «вираж» Картера был воспринят им весьма болезненно не только ввиду неприемлемости новых американских предложений по их сути, но и как вызывающий акт по отношению к нему лично. Соответственно, ответное письмо Брежнева от 25 февраля носило твердый, а местами и резковатый характер.

В таких же тонах было составлено и послание Картера Брежневу от 4 марта, которое к тому же поступило в Москву не по обычным дипломатическим каналам, а по «горячей линии» Белый дом – Кремль, предназначенной для использования в чрезвычайных ситуациях. Как пишет в своих мемуарах Бжезинский, бывший помощник президента Картера по национальной безопасности, это было сделано по его инициативе, с тем, дескать, чтобы послание президента сразу попало к Брежневу, минуя «бюрократические каналы» МИДа и других ведомств. А в результате получилось только хуже, поскольку на московском конце «горячей линии», обслуживаемой КГБ, дежурили переводчики отнюдь не высшей квалификации, к тому же совершенно незнакомые с тематикой переговоров по стратегическим вооружениям. Поэтому сделанный ими перевод послания Картера грешил многими неточностями и шероховатостями, что отнюдь не способствовало лучшему его восприятию советскими руководителями.

Ответ Брежнева от 15 марта был выдержан по форме в более спокойных тонах. Но по сути позиции сторон перед намеченным на конец марта визитом в Москву Вэнса оказались принципиально разными. Если советская сторона твердо стояла на необходимости завершения работы над Договором ОСВ-2 на основе владивостокской договоренности, то американцы пытались трансформировать владивостокскую договоренность в нечто совершенно другое, неприемлемое для советского руководства и с военно-стратегической, и с политической, и с психологической точек зрения. А по мере приближения срока визита Вэнса становилось все более ясным из публичных высказываний Картера, из целенаправленных «утечек» в американской прессе, а затем и из бесед госсекретаря с советским послом в Вашингтоне Добрыниным, что Вэнс будет излагать в Москве позиции, не имеющие вообще ничего общего с владивостокскими договоренностями, а именно – так называемые «всеобъемлющие предложения», предусматривающие «глубокие сокращения» СНВ, причем с явно более выгодным для США набором таких сокращений. Уже сам факт придания огласке основного содержания американских предложений еще до их изложения Вэнсом советскому руководству воспринимался в Москве как означавший отсутствие у Картера серьезных намерений и его стремление получить лишь пропагандистский выигрыш.