Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи - Инесса Николаевна Плескачевская

оно сильно воздействует на зрителя. Сначала, вспоминает Борис Мессерер, Майя Плисецкая предложила эту работу художнику Александру Тышлеру, который в 1962 году создавал сценографию для оперы Родиона Щедрина «Не только любовь» в Большом театре. Но Тышлер отказался:

– Сказал, что это несколько авангардно для него… Какие-то такие соображения, как я помню, – вспоминал через много лет Борис Мессерер. – Потом она обратилась ко мне. Я с удовольствием согласился.

«Кармен-сюита» стала воистину семейным спектаклем.

Альберто Алонсо в это время еще очень плохо говорил по-русски (хотя учился быстро), а Борис Мессерер совсем не говорил на испанском, поэтому общались на ломаном английском.

– Расскажу о юмористической детали нашего общения: в самом начале балета был перекрестный «диалог» между Хозе и Кармен с одной стороны, а с другой – между Тореадором и Быком; потом Кармен начинала танцевать с Тореадором, а Хозе – с Быком, то есть партнеры поменялись. И вот, чтобы лучше все понять и обозначить, я спрашивал у Алонсо: «Ионеско?..», имея в виду перекрестные диалоги, которые есть в пьесах Эжена Ионеско.

Тему обозначили так: жизнь – Кармен – коррида. А если коррида, то арена. Потому что вся жизнь Кармен – это и есть поле битвы, арена для сражения. «Кармен хочет взять от жизни все, что в ней есть. Если условием ее является игра со смертью, она принимает и это. Поэтому жизнь Кармен представляется мне как бы ареной, где она ведет каждодневную борьбу за свою свободу со всеми, кто посягает на нее», – объяснял замысел Алонсо.

Сценическое пространство Мессерер решил как полукруглый дощатый (нарочито грубый) загон, в центре которого – сцена-арена. Это и место боя быков, и метафора арены жизни. Арена еще и символ борьбы, на ней разыгрывается трагический спектакль не только жизни вольнолюбивой Кармен, но и всего человеческого бытия. Наверху над ареной полукругом стоят стулья с высоченными спинками (гораздо выше тех, что в мастерской у Мессерера). На них сидят люди – одновременно и зрители разворачивающегося на арене представления, и судьи всех его участников. Огромная стилизованная маска быка нависает над сценой – это и эмблема балета, которую можно принять за афишу, приглашающую на бой быков (и не только быков), но в то же время и образ безликости. Возможность такой двойственной трактовки буквально всего, что происходит на сцене, было принципом сценического решения спектакля.

– Я вообще большое участие принимал тогда в создании либретто, – говорит Борис Мессерер. – Не как такового, на бумаге написанного, а подсказанного Альберто по ходу репетиций. Такое живое вторжение в его трактовку. Живое, потому что мы обсуждали каждую позу, каждое движение, саму идею все время присутствовавшего в спектакле дуализма. Не знаю, как выразиться лучше по поводу такой раздвоенности образов. Потому что если там бык, то он Рок. Если это Коррехидор, то он руководит боем быков, и одновременно он судья происходящего. И народ тоже. То он народ, если это фламенко, то он – судьи. Судьи, которые судят происходящее, потому что они стоят за высокими судейскими стульчиками и как бы комментируют все, повторяя и решая участь того, что происходит на арене.

Вот танцуют на арене девушки (они же маски, они же зрители), у каждой две половинки лица накрашены по-разному. И костюмы у них тоже «двойные»: одна половина яркая, с обнаженной рукой, другая – черная, с длинным рукавом. Вот они повернулись яркой стороной – и они зрители, зеваки, пришедшие посмотреть, кто сегодня умрет на арене – бык, Тореро, а может быть, Кармен? Зрелищ! Дайте нам больше зрелищ! А вот повернулись своей черной стороной, и в мгновение ока стали судьями. Безжалостными. Но не бой быков с его внятными правилами будут они судить, а жизнь Кармен. А жизнь ее – бой на арене. Со всеми. Против всех.

Вот одна из двуликих протягивает Кармен маску, но та ее отбрасывает: Кармен маски не нужны, она их не носит, в любых обстоятельствах она остается собой. А ведь это – оставаться собой – везде и всегда было роскошью, доступной немногим. Кармен знает, что свобода, которую она выбрала, – самая большая роскошь. И знает, что за нее берется самая высокая цена. Она готова. «Кармен-сюита» Плисецкой – балет не о любви. Вернее, не только о любви. Он о воле, без которой настоящего, обжигающего чувства не бывает.

– Эти высокие стулья… Вы специально их сделали так, чтобы они ассоциировались с инквизицией? – спрашиваю Бориса Мессерера.

– Стулья судейские. Не надо так – инквизиция, не инквизиция. Торжественно.

– То есть у вас не было идеи, что это инквизиция?

– Судьи. Вот судейский стульчик перед вами. – Показывает на стул с высокой спинкой, стоящий рядом с ним; мы сидим в его мастерской друг напротив друга как раз на этих высоких стульях. – Ну, и в «Кармен» в этом роде, только еще выше. Судейские стульчики, а там уж нагромождать – инквизиция, не инквизиция…

– Ну, некоторые такие ассоциации…

– Нет, это уж слишком. Не подходит.

На самом деле первым, у кого эти высокие стулья вызвали ассоциации с инквизицией, был… Альберто Алонсо: «Для раскрытия этой темы нам показалось целесообразным выбрать центральным местом действия арену для боя быков. Потому что коррида имеет большое символическое значение. Много общего с тем, что происходит в жизни, в том, как она развивается. Декорации Бориса Мессерера, хорошо придумавшего эту арену в красном цвете, эти стулья на барьере, как у инквизиции, все это придает силу произведению, единство концепции».

– Благодаря содружеству нашему, и тому, как Майя проникалась этим образом, и благодаря тому, что я присутствовал на всех репетициях и видел, как Алонсо переживал за каждое поставленное им движение: правильно ли он сделал, неправильно… Да, это было нашим творческим содружеством, – говорит Борис Мессерер. – Причем оно касалось и либретто в каком-то смысле, потому что я тоже принимал участие в обсуждении. Все это мы оговаривали с Алонсо, думали над этим, обсуждали сложность либретто, построение действия. Потом была сцена гадания – не все сначала понимали, что это предощущение трагедии, – немного мистическая сцена, но любопытно само решение этого предзнаменования, предощущения судьбы. Кармен ножкой делала так, как будто выбирает карты… Это очень важная для спектакля и для образа Кармен сцена, в нее Альберто закладывал много смысла – трагического, мистического, и там очень сложная хореография. Там пять участников – Бык, Тореадор, Хозе, Коррехидор, Кармен, – и все время они меняются местами, все время кто-то выходит на первый план, кто-то перемещается на второй… Сложно завязано это все в хореографическом смысле. До «Кармен-сюиты» такого не было в балете. Если можно так сказать – новаторский прием мистического переживания.

Сценография, вошедшая в балетную историю, выглядела новаторской в своем