Жребий Пастыря. Жизнь и церковное служение патриарха Московского и всея Руси Тихона (Белавина). 1865–1925 - Михаил Иванович Одинцов

веры. Каждое произнесенное им слово проникало в душу присутствующих… По щекам патриарха катились слезы. Были ли это слезы умиления или скорби, Бог знает?! Может, в лице предстоятеля церкви Православной проливала слезы вся верующая Россия.

После чтения Символа веры архидиакон Розов опять запел древний торжественный и умиляющий напев:

Сия… вера… апостольская… сия… вера… отеческая,

Сия… вера… православная… сия… вера… вселенную… утверди.

Когда Розов завершил свое дивное пение, зал впал в оцепенение… Всеми овладело общее чувство уверенности, что православную веру, действительно, никакие силы не смогут уничтожить, что она утверждена в России на века и прежде всего в сердцах верующих, а потому и никакие силы ада не смогут ее истребить в роде человеческом, только если вместе с этим родом.

Наступил кульминационный момент богослужения. Отец Константин с необычайной силой стал говорить о тех, кто, считаясь в числе чад Православной церкви, не разделяет православной веры. Стал им провозглашать «анафему», да с такой силой, что жутко становилось. На каждый возглас архидиакона «анафема!» эхом звучало не менее сильное «анафема!» пресвитеров Успенского собора. Была провозглашена «анафема» и властям предержащим, нынешним властителям России: «Еретикам, богоотступникам и хулителям святой веры, восстающим на святые храмы и обители, посягающим на церковное достояние, поношающим и убивающим священников Господних и ревнителей веры отеческие… Анафема!»

По окончании службы Георгий Голубцов пошел к месту, где стояли экипажи архиереев, участвовавших в службе, разыскивая митрополита Сергия. Но тот уже шел ему навстречу.

– Приветствую вас, отец Георгий. С праздником! Что вы растерянный и взволнованный такой?

– Владыка, день сегодняшний для меня останется памятным на всю жизнь. Чин Торжества православия ежегодно совершается и у нас, в Сухуми, но никогда он на меня не производил такого потрясающего впечатления.

– Хорош, хорош сегодня был отец Константин, оттого все и прошло так возвышенно, торжественно, трогательно. Да, пожалуй, и страшно, ибо время такое.

– Для меня все необыкновенно: патриаршее служение с сонмом архиереев, и Розов, и могучие басы протопресвитеров Успенского собора, и огромное собрание молящихся, собравшихся безбоязненно в это тягостно переживаемое время…

– Вы правы, отец, правы. Кстати, о делах. Я вчера посмотрел ваш доклад, мне он понравился. Вот сейчас везу его к патриарху в Троицкое подворье, где на три часа назначено заседание Синода. Кстати, где Вы остановились?

– В Афонском подворье.

– Так садитесь ко мне в экипаж, подвезу и по дороге кое-что уточним.

Состоявшееся богослужение воспринималось патриархом Тихоном и ближайшим его окружением как еще одна внушительная демонстрация поддержки церкви со стороны верующих масс. По их мнению, власть, тем более объявлявшая себя «народной», не могла отказать в приеме делегации от столь же «народной» церкви… Власть не отказала.

28 марта комиссия А.Д. Самарина была принята в Совнаркоме управляющим делами Совнаркома В.Д. Бонч-Бруевичем, наркомами Д.И. Курским и М.Т. Елизаровым. Что называется, без подготовки, глава церковной делегации А.Д. Самарин в довольно агрессивной форме заявил:

Мы хорошо знаем, какое единодушное чувство глубокого и сердечного возмущения вызвали во всех преданных Церкви православных людях изданный вами декрет о свободе совести и все распоряжения ваши, коими Церковь стесняется в своей жизни и лишается своего достояния. На все это Православная церковь смотрит, и не может смотреть иначе, как на тяжелое и ничем не вызванное с ее стороны оскорбление религиозного чувства, и как на насилие, самым вопиющим образом нарушающее ту свободу совести и те начала нелицеприятной справедливости и равноправия, которые вы сами провозглашаете… Будет ведомо вам, что религиозное успокоение ста миллионов православных русского населения, без сомнения необходимое и для государственного блага, может быть достигнуто не иначе, как отменой всех распоряжений, посягающих на жизнь и свободу Церкви[234].

По сути, властям был выставлен ультиматум: либо будет отменен декрет об отделении церкви от государства, либо противодействие ему на местах примет массовый и жесткий характер. После таких слов говорить-то более было не о чем. Для приличия посланцы Совнаркома все же высказали свое мнение по отдельным положениям декрета, отстаивая мысль, что никто не преследует и не нападает на церковь, прекрасно отдавая отчет в ее значимости в прошлом и настоящем. Да и, если надо, обратят внимание на те пункты, которые требуют изменений. А в заключение попросили делегацию Собора представить письменный доклад о «недостатках» декрета и проблемах его реализации на местах…

Как только за церковной делегацией закрылась дверь, в кабинет неожиданно вошел В.И. Ленин. Он усадил переговорщиков и потребовал от каждого отчета.

Нарком юстиции Д.И. Курский ограничился лишь указанием на то, что юридических оснований к отмене или какому-то пересмотру декрета об отделении церкви от государства нет, а потом как-то устало проговорил: «Надо бы ввести более жесткий контроль за исполнением декрета на местах и отказаться от воинствующей антирелигиозной риторики».

В.Д. Бонч-Бруевич почему-то впал в исторические аналогии: «А помните, Владимир Ильич, как Плеханов в девятьсот пятом году в ходе принципиальнейших споров о сути социал-демократического движения говорил: “При нашей победе первое и неизменное – отделение церкви от государства”. И потом буквально кричал: А вот этих митроносных пройдох мы сейчас же попрем из всех государственных и общественных учреждений». И ему, – завершил он, – никто не возражал.

Весьма неожиданно прозвучало слово наркома путей сообщения М.Т. Елизарова, который, вопреки своему революционному прошлому и только что услышанному, предложил с наивной интонацией: «А что, если нам сказать высшему духовенству, что они хоть немножечко, но признаются советской властью как таковые? Как бы они ударили во все колокола!.. И завтра же провозгласили здравицу советской власти, а народ церковный пошел бы весь за ними…»

«Вот это и было бы ужасно, – прервал тираду комиссара Ленин, – народ должен пойти не за ними, а за нами. Несмотря на их, всей этой поповщины, противодействие. А за ними больше, чем за кем-либо другим, мы должны зорко смотреть… Не забывайте, – похлопал он по плечу Елизарова, – это испытанные, вековечные наши враги, и помните: «Коготок увяз – всей птичке пропасть!»

Все, кроме Елизарова, дружно засмеялись. А Ленин, помедлив, вдруг рубанул воздух ладонью и заключил: «Да, отступать мы не будем. Но и необдуманно идти по пути конфронтации тоже не следует. Будем постепенно реализовывать положения декрета, разъяснять массам его суть, идти к принятию конституции со специальной статьей о свободе совести. Зарывающихся партийцев, – тут он посмотрел на Курского, – и с помощью вашего, Дмитрий Иванович, ведомства поправлять. А вы, Владимир Дмитриевич, позаботьтесь о литературных и пропагандистских силах. А вам, Марк Тимофеевич, думать надо не о колоколах и здравицах, а о вагонах