Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины - Владимир Ильич Порудоминский
Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины читать книгу онлайн
Это книга писателя-биографа – не врача, книга не столько о медицине – о всей жизни Льва Толстого, от рождения «в Ясной Поляне на кожаном диване» до последних минут на прежде мало кому ведомой железнодорожной станции, по прибытии на которую, он, всемирно известный, объявил себя «пассажиром поезда № 12». Книга о счастливых и горестных днях его жизни, о его работе, духовных исканиях, любви, семье… И – о медицине. В литературном творчестве, в глубоких раздумьях о мире в себе и мире вокруг, в повседневной жизни Лев Толстой проницательно исследовал непременные, подчас весьма сложные связи духовного и телесного начала в каждом человеке. Обгоняя представления своего времени, он никогда не отторгал одно от другого, наоборот, постоянно искал новые и новые сопряжения «диалектики души» и «диалектики тела». Его слова «Лечим симптомы болезни, и это главное препятствие лечению самой болезни» – это слова сегодняшней медицины, психологии, социологии, философии. Отношение Толстого к медицине, нередко насмешливо критическое, жесткое, можно вполне понять и оценить, лишь учитывая всю систему его взглядов. Художник Крамской, создавший первый живописный портрет Льва Толстого, говорил, что никогда прежде не встречал человека, «у которого все детальные суждения соединены с общими положениями, как радиусы с центром». Читателю предстоит как бы заново познакомиться с биографией Толстого, по-новому увидеть многое в ней, что казалось хорошо известным.
Глава 8
Причины физические и нравственные
Что ж непонятная грусть…
В тяжелом настроении этих лет сошлись основные вопросы жизни, издавна волновавшие Толстого, и ощущение «творческой пустоты», возникшей после окончания титанического труда. О духовном состоянии творца, вдруг оставшегося «без дела», писал Пушкин, прощаясь с «Евгением Онегиным»:
Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний.
Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?
Или, свой подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный,
Плату приявший свою, чуждый работе другой?
Вслед за «Войной и миром» Толстой замышляет широкого размаха роман о Петре Первом и его времени, знакомится с историческими материалами, обдумывает сюжетные линии и характеры действующих лиц. Работа подчас захватывает его, но, по многим причинам, нет в ней того, о чем Лев Николаевич говорил, что потребность писать должна быть неотвратима, как кашель.
К этой же поре относятся увлеченные занятия древнегреческим языком. Чтение древних авторов помогало Толстому в его размышлениях о собственном творчестве, но, конечно же, не могло заменить собственного созидательного труда.
«У меня… нет ничего, над чем бы я работал. Я нахожусь в мучительном состоянии сомнения, дерзких замыслов невозможного или непосильного и недоверия к себе и вместе с тем упорства внутренней работы, – рассказывает Толстой осенью 1870-го в письме к поверенному многих его дум, философу и критику Николаю Николаевичу Страхову. – Может быть, это состояние предшествует периоду счастливого самоуверенного труда, подобного тому, который я недавно пережил, а может быть, я никогда больше не напишу ничего».
По свидетельству Софьи Андреевны, творческое бездействие (она справедливо полагает, что это – «умственный отдых») очень мучает Толстого: ему совестно его праздности перед близкими и перед всеми. В ту же пору Лев Николаевич жалуется Фету, что тоскует и ничего не пишет, хотя работает мучительно, обдумывая «предстоящее сочинение, очень большое» (роман о Петре).
Работает мучительно, но – ощущение бездействия, праздности. Ему нужна не просто работа, а полная духовная и душевная вовлеченность в нее.
Видимо, это ощущение бездействия отзывается на его здоровье.
1870-й и 1871-й – годы постоянного недомогания.
«Болен – грудью и боком», «сухой, короткий и редкий кашель», «боль глаз, которая усиливается от ветру и бессонницы», «род лихорадки и боль зубов и коленки; страшная ревматическая боль, не дающая спать» (кричал от боли)…
Но: сообщение о болезни груди и бока сопрягается по времени с записью в дневнике жены: «Мы с ним сейчас катались на коньках, и он добивается уметь делать все штуки на одной и на двух ногах, задом и круги и проч. Это его забавляет, как мальчика».
Собственное его описание зимнего времяпровождения также любопытно и несколько неожиданно завершается упоминанием болезни: «Всю зиму наслаждаюсь тем, что лежу, засыпаю; играю в безик <карточная игра>, хожу на лыжах, на коньках бегаю и больше всего лежу в постеле (больной), и лица драмы или комедии начинают действовать» (он одновременно обдумывает замысел комедии и замысел драмы из русской истории).
Другое письмо, более лаконичное, помогает угадать причины и следствия: «Я хвораю почти всю зиму… Я ничего не пишу».
Падающий телом и духом
Напряженные творческие поиски и вместе отсутствие побуждения начать новую большую работу, чуткое понимание того, что для такой работы путь еще не найден, пугающая мысль – сможет ли вообще когда-нибудь, – все это сильно его угнетает. Тоска, недовольство собой, чувство пустоты быстро проходящего времени рождают тяжелые раздумья о жизни вообще и о собственной жизни.
Можно предположить, что зимой 1871 года Толстой пережил какой-то тяжелый психологический кризис, который, если и не подвинул его к решению изменить свою жизнь, то подготовил такое решение.
Припомним: именно в ту зиму он почувствовал, что «лопнула струна» семейной жизни, впервые после женитьбы ощутил свое одиночество.
В короткой дневниковой записи, единственной в том году, Софья Андреевна называет его состояние нездоровьем, болезнью: «Он говорит: “старость”, я говорю: “болезнь”»…
Много позже она будет вспоминать, как Лев Николаевич целыми днями лежал молча на постели и мрачно смотрел перед собой. Предложения жены ехать для лечения на кумыс встречает враждебно: «Оставь меня в покое. Ты мне и умереть не дашь спокойно».
Он думает о приближении смерти: «…Был и есть болен, сам не знаю чем, но похоже что-то на дурное или хорошее, смотря по тому, как называть конец. Упадок сил, и ничего не нужно и не хочется, кроме спокойствия, которого нет».
Чтобы не возвращаться к этому, скажем наперед, что такой же или очень похожий упадок сил душевных и физических настигнет Толстого и на распутье по завершении следующей большой работы, романа «Анна Каренина». В его письмах и свидетельствах близких встречаем буквально те же обозначения его недомогания: «нездоровится физически и нравственно», «самое унылое, грустное, убитое состояние духа», «мучительно и унизительно жить в совершенной праздности», «все так же презренен и противен самому себе», «совсем разнемогся»…
Софья Андреевна уговаривает его отправиться к Захарьину, – в письме к сестре она передает физические признаки заболевания мужа: «Захарьин поставил ему пиявки, но лучше не стало. Хотя на вид он и здоров, то есть толст, красен, всё ест, но руки холодные, голова постоянно болит, пойдет ходить – устанет. Спит и вздрагивает ужасно, и я боюсь одного – удара. Судя по словам Захарьина, он не считает этого невозможным».
Очень примечательно обозначит характер своего недомогания сам Лев Николаевич: «чувствовал себя больным и падающим телом и духом, и тоже не мог бы сказать (у докторов я и не спрашиваю), что со мной было, – но я был болен». Софья Андреевна, склонная всматриваться в малейшие оттенки его самочувствия, напишет сестре: «Здоровье Левочки не очень дурно, но он весь очень ослабел: и желудок, и силы, и расположение духа, и простуде стал подвержен. А главное, не может писать и работать. Это ему отравляет жизнь».
Несколько лет спустя – в период очередного творческого «застоя» – он жалуется (в письмах из Ясной к Софье Андреевне в Москву) на усталость, нервы, унылое состояние, на головную боль «по-мигренному», – «это период моего желчного состояния: во рту горько, ноет печень и все мрачно и уныло». Но… – обнадеживает он жену, себя самого, – приходят в голову мысли о поэтической
