Зорге - Александр Евгеньевич Куланов

которую попал 11 апреля), встретился с этими людьми и, сообщив, что они, несмотря на отказ им в помощи, пытаются пробраться во Владивосток, передал их установочные данные[238]. Наконец, в первой половине 1932 года именно Рихард Зорге через Сун Цинлин передал местным коммунистам все основные данные о Четвертом карательном походе против советских районов Китая. Поход провалился, были спасены тысячи, а возможно, десятки тысяч жизней китайцев, и даже за один этот подвиг Рихард Зорге достоин был бы звания Героя.

Всего же в период с «1 января по 7 ноября 1932 года Рихардом Зорге было направлено в Центр 279 информационных телеграмм… свыше 160 было доложено руководству РККА и ИНО ОГПУ (Ворошилову, Гамарнику, Тухачевскому, Егорову и Артузову)… Остальные телеграммы были адресованы в 3-й (информационный) отдел…»[239]. В обратном направлении, из Москвы в Шанхай было отправлено 105 телеграмм, содержащих запросы и руководящие указания Центра. Точнее, двух Центров: по-прежнему, несмотря на собственные строжайшие запреты по поддержанию контактов с представителями Коминтерна, Четвертое управление передало 28 телеграмм в адрес Зорге от имени Осипа Пятницкого.

Основная часть коминтерновской переписки касалась продолжавшихся попыток спасти из тюрьмы Рудника и его жену: в «большевистском» отеле «Палас» уже можно было резервировать целое крыло для постоянно прибывающих миссионеров ИККИ. С 5 июля по 19 августа в Нанкине прошел новый суд над «супругами Рюгг», и всю весну активность Коминтерна по предоставлению адвокатов, попыткам подкупа судейских чиновников, получению конфиденциальной информации из Нанкина с помощью «Рамзая», а также для передачи через него колоссальных сумм для «китайских товарищей» только росла. «Больные» объявили голодовку в знак протеста против содержания в китайской тюрьме, причем сделали это по собственной инициативе, не посоветовавшись с руководством Коминтерна. В адрес Зорге полетела возмущенная и безапелляционная телеграмма от Пятницкого с пометкой «передать немедленно»: «Возмущены, что нет ответа на нашу телеграмму, посланную вам 8 июля. Повторяем… почему больные объявили голодовку, почему они требуют перенесения суда в Шанхай? Нам все это непонятно… Ждем немедленного ответа: какая у вас тактика и кто дал указания насчет голодовки. Если даже требования больных о переводе в Шанхай будут удовлетворены, и шанхайский суд приговорит к смерти – нечем будет крыть, ибо мол сами хотели Шанхай. Предлагаем дать больным указание о прекращении голодовки. Сообщите тотчас же ответ»[240]. Когда же суд состоялся, Зорге был привлечен Коминтерном еще и к вопросу об устройстве пятилетнего сына Рудника, который оставался в Шанхае. Неудивительно, что издерганный указаниями Москвы, постоянно противоречащими друг другу и нередко еще и здравому смыслу, резидент стал все чаще смотреть в сторону дома. Тем более обычный, принятый тогда срок командировки разведчика за границу – два года – истек еще в январе 1932-го.

Зорге устал. Устал не только от невероятной загруженности, но и от непрерывной цепи чрезвычайных ситуаций, от постоянной бестолковости организации работы в Шанхае. Стоит хотя бы вспомнить, что 1932 год начался с поисков прибывшего помощника – Карла Римма, который по приезде остановился не там, где условились, и резидентура разыскивала его по словесному портрету (!) в Шанхае ровно неделю! Затем «Рамзай» лишился лучшего помощника за эти годы – Одзаки Хоцуми. Ровно в эти же дни прибыл военный разведчик Иосиф Ефимович Овадис («Чернов», «Макс»), назначенный – опять же в нарушение всех запретов – корреспондентом ТАСС в Нанкине, где он оказался единственным (!) иностранным корреспондентом, не знавшим китайского языка. Связь с ним Москва поддерживала, конечно, через Зорге. Не увенчались успехом и попытки Римма выучить английский за четыре месяца, что поначалу представлялось ему вполне возможным и что ограничило круг его общения до масштабов трагифарса: на встречи с агентами ему приходилось брать переводчика. В Москве этого не понимали, так как считали, что для работы в Шанхае необходим как раз немецкий, а не английский язык[241]. Зато «Пауль» счел, что «Рамзай» неправильно организовал работу резидентуры, поскольку все связи поддерживал лично. Но все основные контакты Зорге – около пятнадцати человек – были либо его личными друзьями, либо из всех европейских языков использовали английский, а не знакомые Римму немецкий, эстонский или русский. Более того, резидент ОМС Стронский тоже почти не говорил по-английски, и его связи приходилось поддерживать все тому же Зорге.

«Первый уже разочарован, что к маю не может выехать домой. Он в самом деле уже здорово измотался. Из его доклада ты видишь, что вся работа лежит на его плечах»[242], – писал Римм шефу дальневосточного направления советской разведки Давыдову и просил, чтобы ему – Римму прислали в Шанхай жену и помогли открыть магазин – для прикрытия.

С легализацией были проблемы, не замечать которые удавалось только в либеральных условиях жизни международного сеттльмента Шанхая. Вернувшийся туда весной 1932 года Клаузен открыл магазин по продаже мотоциклов, но за два года – до своего возвращения в Москву в августе 1933-го – он не продал ни одного. Однако вопросов к нему почему-то не возникало. Один из самых надежных, активных и проверенных соратников Рихарда – Агнес Смедли оказалась в 1932 году в сложном положении: ее уволили за левые настроения из «Франкфуртер цайтунг», и всю весну и все лето «Рамзай» бился с Москвой, пытаясь обеспечить Смедли средствами к существованию в Шанхае путем использования ее возможностей как журналиста. Агнес по идейным причинам отказывалась брать деньги за сотрудничество с разведкой, а гонорары ей не платили. Советская газета «Москоу ньюс» задолжала ей крупную сумму в 3 тысячи долларов США, издательство «Земля и фабрика» – 200 долларов. Этих денег она так никогда и не увидела, и попытки Зорге, а затем Римма обеспечить ей хотя бы 50 долларов в месяц за сотрудничество с советской прессой также не принесли результата. Сотрудничество это, конечно, надо было бы закамуфлировать, чтобы не бросить тень ни на одну из сторон, но, по сравнению с другими опасностями расшифровки резидента, это представлялось сущей мелочью.

В середине мая 1932 года Зорге доложил в Центр, что вокруг него самого в немецкой колонии распространяются слухи, которые могут привести к серьезным неприятностям. Это было неизбежно: корреспондент влиятельных немецких газет Рихард Зорге уже давно перестал что-либо писать – ему было просто некогда, и недоумение любопытных жителей сеттльментов по этому поводу росло все больше и больше. Зорге очень настойчиво попросил Центр решить вопрос с его легализацией как корреспондента в течение шести недель, иначе может возникнуть необходимость его срочного «исчезновения» из-за угрозы ареста. В любом случае нужно было принять меры для ускоренной передачи дел резидента Стронскому и Римму, а также направить в Шанхай нового «мастера». Радист «Зеппель» – Йозеф Вейнгарт мог оказаться «засвечен» еще со времен, когда резидентом был Улановский, и Зорге уже неоднократно просил сменить его.

Центр ответил резиденту, что в