Евгений Анисимов - Елизавета Петровна

Жизнерадостный гений Вены в трудные минуты не раз спасал от уныния и слабости свою повелительницу. Как справедливо писал один из биографов императрицы Марии-Терезии, мир Вены разительно отличался от мира Берлина. Австрийская столица вдыхала воздух непривычного для Берлина гуманизма, там не требовали от людей беспрекословной и унизительной покорности, там не подавляли человека, и благие склонности личности получали полную свободу для своего развития (Валлоттон, р. 209, 211).

И все же можно удивляться, что Резль и Франц оказались такой удивительно гармоничной парой. Как и в каждой супружеской чете, у них был свой секрет. Супруги прошли бок о бок всю жизнь, их объединяли официальные почести, любовь, постель, семья, вкусы, музыка, но только в одном между ними никогда не было равенства - государственная власть, вся без исключения, принадлежала Марии-Терезии. Верная принципам абсолютного монарха, она не делилась властью ни с кем, даже с любимым человеком. А власть эта была тяжела и неудобоносима. Трудно представить худшую ситуацию, чем та, в которую попала Мария-Терезия в начале 1740-х годов: поражения в войне с Пруссией, появление коалиции враждебных Австрии держав, выборы в декабре 1740 года германским императором Баварского курфюрста и многие другие катастрофические неприятности, от которых, наверное, могли перевернуться в гробу ее великие предки. Да и кем она сама была для своего народа в 1740 году: очаровательной молодой голубоглазой женщиной с прекрасным цветом лица, чуть выдвинутой «габсбургской» нижней губой, рыжеватыми волосами и белыми зубками, да с иностранным мужем, во владении которого был только титул герцога? И это все! Разве может женщина править такой империей? - сомневались скептики.

Довольно быстро Мария-Терезия показала себя целеустремленным и энергичным государственным деятелем. Те, кто услышал ее твердую и ясную речь 11 ноября 1741 года на присяге в Вене, с трудом поверили, что перед ними стоит не веселая, добродушная Резль, а суровая властительница, воительница, защищающая родину. Воительницей она предстала и в Буде, в церкви святого Мартина, когда ей на голову возложили корону Святого Стефана - основателя Венгерского государства, а потом на вершине Королевской горы. Здесь, на глазах тысяч венгров, по обычаю венгерской коронационной церемонии, верхом на коне, она чертила крест в небе сверкающей на солнце саблей Святого Стефана, обращаясь во все четыре стороны света.

Венгрия заняла особое место в ее жизни и судьбе. Венгрия была ее первой победой. По недоразумению Марию-Терезию часто называют императрицей. По существу это правильно, но формально она ею никогда не была - напомню, что после смерти Карла VII (баварского курфюрста) в 1745 году императором стал муж Резль Франц I. Когда же он, к величайшему горю своей супруги, неожиданно умер в 1765 году, императором стал Иосиф II, их сын. Сама же подлинная властительница империи Мария-Терезия имела титул королевы Венгрии, точнее - короля Венгрии. Так мужским титулом называли ее венгры. Признав в 1741 году ее своим королем, они сделали ее легитимным правителем. Помогли они Марии-Терезии и осенью того же года, когда империя оказалась в безвыходном положении после поражений в войне с Пруссией. Тогда Марии-Терезии срочно требовались сто тысяч гульденов на восстановление обороноспособности государства. Престиж Австрии упал как никогда низко. Из Петербурга, из Коллегии иностранных дел, писали русскому посланнику в Вене Людвигу Ланчинскому: «Целый свет не может довольно надивиться слабому оборонительному состоянию венского двора, надобно было ожидать, что в таком крайнем случае употребятся и крайние меры» (Соловьев, 21, с.59). Вот и наступил час этих крайних мер, немыслимый ранее для гордых Габсбургов.

Мария-Терезия приехала в Буду как просительница. 11 октября, в черном одеянии, с короной Святого Стефана на голове и его саблей на боку, она взошла к трону и так - стоя - обратилась по-латыни (официальный язык Венгерского королевства) к собранию магнатов и муниципалитета. Она сказала, что в этот страшный час испытаний для империи ей не к кому более прибегнуть за помощью, кроме как к верным и доблестным венграм. И она верит, что они не бросят ее в беде. Она покорила в тот день сердца своих венгерских подданных, которые дали деньги и оказали военную помощь в борьбе с Пруссией. Через 10 дней, во время присяги Франца-Стефана, она вошла в собрание с полугодовалым, «живым, как бельчонок» эрцгерцогом Иосифом на руках, и, увидев ее, венгры дружно крикнули: «Да здравствует король Мария-Терезия!» (Валлоттон, р.65). И эта первая, но такая важная победа удивила всю Европу - на политической сцене появился новый сильный лидер.

В 1743 году Мария-Терезия вступила в освобожденную от французов Прагу, где ей возложили на голову корону Святого Вацлава. Так она стала королевой Чехии и Богемии. Но при этом Мария-Терезия ни за что не хотела короноваться императорской короной. Она считала, что это невозможно до тех пор, пока Силезия не будет освобождена от «злого человека» - Фридриха II. Ненависть к нему никогда не утихала в ее душе и даже наоборот - возрастала, о чем будет сказано ниже. Долгие годы борьба за возврат Силезии была главной, определяющей целью политики правительства Марии-Терезии, основой ее отношений со многими державами, в том числе и с Россией, к которой мы и вернемся.

В начале своего правления Елизавета Петровна долго не могла определить своего места в этом смертельном споре отважной женщины с прусским королем. С одной стороны, Россия подписала Прагматическую санкцию Карла VI, с Австрией Россию связывали международные договоры, но самым главным была общность интересов русских и австрийцев на юге (против Османской империи) и в Речи Посполитой. С другой стороны, ориентация на Австрию была характерна для свергнутого Елизаветой правительства Брауншвейгской фамилии. Более того, в 1743 году австрийский посланник в Петербурге маркиз Ботта д'Адорно оказался замешан в деле Лопухиных, обвиненных в государственном преступлении - заговоре против императрицы Елизаветы Петровны. Елизавета была оскорблена и требовала от Марии-Терезии сурово наказать посланника, вовремя уехавшего из России. И хотя никаких доказательств вины Ботта не было, Мария-Терезия, идя навстречу пожеланиям Елизаветы, приказала посадить незадачливого маркиза в тюрьму. Все это, как и русско-шведская война 1740-1743 годов, мало способствовало намерению русских встать на защиту Прагматической санкции. Да и неприятельские отношения с прусским королем Фридрихом II у Елизаветы Петровны определились не сразу.

Читатель помнит, что именно Фридрих дал Елизавете совет не отпускать опального императора Ивана Антоновича и его родных в Германию, а заслать их куда-нибудь в глубь России, чтобы о них никто и не ведал. Совет для начинающей государыни оказался дельным. Как и всегда, Фридрих был весьма циничен. Русское Брауншвейгское семейство состояло в родстве с его семьей - жена Фридриха II королева Елизавета-Христина приходилась теткой принцу Антону-Ульриху, сидевшему в Холмогорской тюрьме со своим сыном Иваном Антоновичем. Впрочем, для Фридриха родство ровным счетом ничего не значило. О брауншвейгских родственниках он говорил так: «Я признаю между владетельными особами родственниками только тех, которые мне друзья».