Яков Иванов - Я - мемуарю!

Парубки постучались, дверь открылась, и… раздался жуткий грохот, - это попадали челюсти у слабонервных царичанских ловеласов. И было от чего! Ведь на пороге, сотрясая эфир двенадцатифунтовыми ядрами своих едва прикрытых грудей, стояла Она.

К горлу подпирала слюна, хотелось писать и выть, душа металась между ушами и пятками, - я прекрасно понимал внутренне состояние аборигенов. Примерно такое же самочувствие было у меня во время приема в пионеры, когда вожатый сильно затянул галстук…

«Ой, мальчики, вы оставьте водку и подождите нас внизу, пока мы переодеваемся» - невинным голосом пропела эта фея. «Мальчики», нестройной толпой, повалили на первый этаж, где и замерли в сладостном ожидании.

Прошло 10 минут, 20 минут, 30 минут - самые нетерпеливые из гостей уже начинали нервно бить копытом землю, но увы, предметы их вожделенных мечтаний не появлялись! Вдруг, неожиданно, раскрылось окно на втором этаже и послышалось наглое ржание и женский визг. На землю, перед самым носом у парней, рухнули, как две неразорвавшиеся авиабомбы, пустые бутылки. Царичанцы узнали свою тару, - их чувства были втоптаны в грязь! Глаза налились кровью, вождь непрерывно издавал боевой рык, а моча, как молот, лупила в голову. Мне же представилась уникальная возможность лицезреть театрализованное представление «последнего штурма Сиракуз».

Вот уж не знаю, на что надеялись студентки, выжрав поднесенную водку - на чудо или на крепость дверей? (хотя, по-видимому, не исключался вариант, что придется «отдаться» если все преграды рухнут). Однако, двери выдержали, а садовая лестница не достала до окон второго этажа. Стало казаться, что опасность миновала…

«Еще не вечер!» - крикнул кто-то из арьергарда отступающих царичанцев - «Еще не вечер!» А из окон, пьяные девахи тыкали им в след замысловатые, с неприличным эротическим смыслом, кукиши.

На Землю спустилась тьма, тревожно квакали лягушки, и за горизонтом слышался монотонный гул. Появился один огонек, другой, третий, десятый, двадцать пятый, сорок восьмой, семьдесят третий и вот, наконец, девяносто пятый. Рев двигателей все нарастал, и вот тут-то мне стали понятны чувства жителей Кельна во время англо-американских налетов. Сходство было поразительным. Теперь осталось ждать результатов. «Дети полей» приближались, а вместе с ними неотвратимо близился час расплаты.

На четырех десятках мотоциклов прибыли все виды возрастных групп - от 16-ти до 65-ти лет. Молодежь жаждала обещанного секса, а аксакалы требовали уважения и справедливости.

Мы, забаррикадировав вход, лихорадочно набирали телефоны милиции и председателя колхоза. Чтобы не спровоцировать погромы и беспорядки, нам пришлось вступить в переговоры. Но, видимо, у них отсутствовал опыт дипломатических сношений, так как с нами разговаривали сугубо языком ультиматума. Требования были просты - 12 бутылок водки! За это аборигены обещали не трогать гордых красавиц, засевших на втором этаже, и мирно удалиться кочевать восвояси. Двенадцать бутылок! - это был весь наш «золотой запас», припасенный на празднование Дня металлурга. Надо было упорно торговаться. Кстати, я был не против, чтобы местные парни устроили разборку с наглыми девками. Однако, вследствие этого конфликта могли пострадать и мы, не многочисленные особи мужского пола. А получать лишний раз пиздюлей никому не хотелось.

«- Можем дать всего лишь шесть бутылок.» - предложил Серега К ., за что и получил удар в скулу (здесь торговаться явно не любили). Но надо отдать должное выдержке и моральной стойкости нашего комсорга, - хотя у него и торчал за поясом молоток, он не пустил его в дело. Торг продолжался, но уже без К . Он не пожелал разделить горькую участь капитана Кука и, матерясь, гордо удалился в свою комнату. Обстановка уже накалилась до предела, когда на пороге, наконец-то, появились два представителя власти. От ментов прибыл какой-то хилый сержантик, а от администрации был делегирован полупьяный завхоз. Прислав этих людей, местный губернатор хотел, наверно, устроить из нашего жилища Брестскую крепость.

Как водиться, граждане и власть быстро нашли точки соприкосновения. Милиционеру напомнили о том, что позавчера он совместно с друзьями обносил колхозный яблоневый сад. А это криминал. Кладовщику же просто надавали поджопников. Мыкола-мент, испугавшись за свои сержантские лычки, быстренько смылся (на чужом мотоцикле). Завхоза Петю успокоили тем, что пообещали ему 1/12 часть предполагаемой добычи.

Наступивший на следующее утро День металлурга мы праздновали без водки, давясь дешевым вином «Струмок» и отчаянно матеря женский контингент нашего стройотряда.

Было бы ложью утверждать, что жизнь в колхозах состояла из одних лишь пьянок и трудодней. Присутствовали в ней и искусство, и рыбалка, и спорт. В частности, наш поток ПТЭ-82 составил, в свое время, костяк футбольной команды колхоза «Жовтень». Я тогда не играл (хотя очень хотелось), а был главарем группы поддержки. И если бы нас тогда свезли в Англию, то не думаю, чтобы мы ударили лицом в грязь перед британскими болельщиками. Играть тогда в футбол было и престижно и выгодно, хотя и несколько опасно. Помниться мне после встречи с «ХХI съездом КПСС» у нас произошла небольшая потасовка. Студенты победили и «Съезд…» поспешно ретировался, залив перехлестнувшими через край эмоциями все поле. Ну, да ладно. Председатель «Жовтня» (оригинальный мужик) за каждую выигранную встречу платил щедро, но банально - натурой. Вся церемония проходила примерно так: После первого тайма, за воротами соперника урча и пыхтя появлялись два мотоцикла с колясками. В первой коляске лежали ящики с «Золотой осенью» (крепленое винцо), а во второй мешки с банками «Икры кабачковой» и буханки хлеба. В случае выигрыша или ничьей в лесопосадке устраивались пьянючие оргии; в случае же поражения пилоты мотоциклетов делали крутой вираж вокруг стадиона и, презрительно обдав нас выхлопными газами, исчезали. Но неудачи случались редко, и поэтому наша спортивная карьера изобиловала банкетами.

ГИППОКРАТИЧЕСКОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ ПРОЦЕССА ЛЕЧЕНИЯ.

Уж чего- чего, а бинтов с йодом -для раненых, и серы с ремнями - для сомневающихся, в наших лечебницах хватало. В стране издревле выпестовывалось уважение к бумажке, как к атрибуту Полноценности. Ну, а если на бумаге к тому же стояла большая круглая печать (что автоматически выдвигало ее на уровень монголо-татарской пайцзы) - можно было смело шагать по жизни размахивая этим папирусом…

«- Вот, блин! - скажет иной читатель, - что за писатель нынче пошел? Обещал про Гиппократа, а сам втирает какую-то херню про бумажки с печатями! Никакой связи.»