Владимир Архангельский - Ногин

«Милый брат Паша! Ты пишешь, чтобы я тебе написал про твои ошибки в письме. Синтаксических порядочно, и я их выписывать не буду, а грамматических три: 1) «и с нынѣшним святого апостола и евангелиста Иоанна богослова», «нынѣшним» ты написал, а надо «нынешним», потому что в «нынче» после второго «н» буква «е» выпадает, а в таких случаях во всех производных словах «ять» не пишется; 2) «но вы говорили только», ты написал в одной строчке «то», а на другую перенес «лько», этого делать нельзя, надо писать «только»; 3) «и стал выганять из под конторки»; «выгонять» происходит от слова «выгон», а не «выган» («гонка», а не «ганка»)… Остаюсь твой брат Вик. Ногин».

Но всякие семейные распри притихали, когда что-либо угрожало детям или когда надо было решать судьбу Виктора.

Из Москвы доползла страшная весть о холере. Варвара Ивановна в тот же день написала письмо большему: «Милый сыночек Панечка! Береги, мой ангел, свое здоровье, не пей холодного квасу и никакой зелени не кушай. А если захочешь пить, то пей чай покрепче. Купи себе иноземцевых капель в Никольской аптеке на десять копеек, и пусть они у тебя стоят на всякий случай. А пьют их капель по шести или немного больше и принимают в кипяченой воде. А пишу я это потому, что в газетах стращают этой нехорошей болезнию… Витя гулять никуда не ходит, учит французский язык. Папаша и он ходили недавно в дальний лес и принесли много грибов. Цветочки мои цветут лучше прошлогоднего. Целую тебя крепко-крепко. Твоя мать Варвара Ногина».

И Павел Васильевич дал свой совет — остерегаться в еде и чаще мыть руки. Но и не смог умолчать про то, что санитарные меры в Калязине бьют его по карману. «Теперь начинаю писать злобу для нашего: у нас тоже чистятся, санитарятся, моются, убираются. Санитары ходят по дворам и у нас были, только убыток наделали: заставили навоз вывезти не ко времени. Раньше бы за навоз дали по рублю шестьдесят копеек телега, а пришлось под страхом штрафа идти в деревню Чигарево и упросить мужика взять весь навоз за один рубль двадцать копеек».

Все время, пока не пошла на убыль холера, и Варвара Ивановна и Павел Васильевич — настойчиво, дружно — пугали и предостерегали Павла. Но все обошлось благополучно.

Наступила, наконец, знаменательная для семьи Ногиных суббота — 6 июня 1892 года. Павел Васильевич поспешил поделиться с Павлом семейной радостью: «При сем сообщаю тебе, что сего числа Виктор окончил учиться».

Детство прошло — семь лет в Москве, семь лет в Калязине. И появилась бумага, свидетельствующая об успехах Виктора Ногина за четыре года пребывания в Калязинском городском училище.

Отец в письме к Павлу добавлял: «Сегодня был акт, и Виктор получил аттестат… Вот теперь, мой милый, непременно нужно похлопотать о нем, как бы пристроить к месту. Я тоже в твои года хлопотал, но не о брате родном, а племяннике: я Сережу тогда определил к Захару Морозову. А у тебя шансов более попросить своего хозяина. Если хорошо сам себя ведешь, то хозяева уважат твою просьбу. Что для них один мальчик лишний? Теперь я не стал бы беспокоить тебя об этом, только все твоя мать сумасшествует, все недовольна жизнью, все клянет, чтобы все провалилось да развалилось. Именно недовольна домом да Калязином. Желает в Москву: хоть в каморку жить, да в Москве. А здесь ничего не нравится ей, с квартиры на квартиру переезжать не приходится. А то она, как полевой цыган, бывало, мызгала с квартиры на квартиру…»

Ровно полгода терзал Павел Васильевич своего первенца: то просил жалобно, то грозился, что нагрянет в Москву и всех разнесет там в щепки, то картинно изображал, как подойти к Сараеву и добиться места для Викторки. «Не кисельничай, пора и разум свой развертывать, ведь семнадцатый год тебе! Оглянись назад и обдумай, чем ты его, Сараева, оскорбил, все взвесь. Он ведь очень зол: слово какое не потрафишь, вот и пошло. Он очень мстителен. Итак, постарайся ему угодить, и чтобы он не сердился. А то ты, должно быть, стал мечтать о себе, зазнался малость. Исправься, я тебе говорю! Не груби. Сколь тебе писано, что нужно всем угождать, хоть это и трудно!»

Писала Павлу и Варвара Ивановна — спокойно, рассудительно: погодим, мол, до осени, а там что бог даст. «А папаша и нас мутит и тебе плетет всякую чушь».

Писал в Москву и Виктор. Но не очень-то хотелось ему залезать в конторскую лямку до осени: любил он Волгу, леса, грибы. Да и была в Калязине та свобода, которая так дорога подростку в четырнадцать лет. И он пользовался ею всласть: уходил из дому ранним утром с куском хлеба в кармане, с французской книжкой в руках. Возвращался под вечер, напоенный сосновым лесным духом, ароматами скошенного луга, прогретый до костей жарким солнцем, очарованный величавой рекой.

Но и осенью дело не сладилось по-хорошему. Пришлось оставить мысль о службе у Викула Морозова и толкнуться в Богородск — к Арсению Ивановичу Морозову.

Варвара Ивановна долго не решалась на этот шаг. Она просидела в Москве половину декабря, рождество и новый год, пока не заскулил Виктор: он провел праздники с глазу на глаз с больным отцом и готов был ехать хоть на край света.

«Милый брат Паша и дорогая мамаша! — писал он. — Пожалуйста, похлопочите обо мне, так как мне здесь скучно, потому что делать нечего, так что не знаю, как и день провесть…»

Не без горечи убедилась Варвара Ивановна, что Витеньке и впрямь не служить в Москве у Викула. И отправилась в Богородск, на поклон к Сергею Солдатихину, которого давненько пристраивал к делу Павел Васильевич. Долг платежом красен, и Сергей — племянник — уважил: в харчевом отделении главной конторы была нужда в мальчике. И место осталось за Виктором.

В середине января 1893 года, в лютый крещенский мороз, отец и мать усадили своего Витеньку в широкие ямщицкие сани, укрыли медвежьей полостью и благословили.

Ямщик гаркнул, дружно взяла с места тройка, под дугой у коренника залился колокольчик, комья снега из-под копыт полетели в лицо: новый морозовский «мальчик», не скрывая слез, с ветром помчался «в люди»…

Когородск оказался чистеньким и уютным городком на красивом, возвышенном берегу Клязьмы. Улицы в нем были вымощены булыжником, на городской площади новые каменные ряды с башенными часами. Ближе к реке — обширный парк, в каждом квартале — сады, сады, и ветви деревьев серебрятся инеем. И почти сразу за городом — кирпичные громады морозовских корпусов.

Виктор добрался до Солдатихиных, сдал Александре Дмитриевне и ее сестре Кате свои пожитки, а с дядей Сережей пошел на прием к хозяину.

Арсений Иванович сидел за огромным столом в мягком кресле и казался маленьким, но головастым. Действительно, голова у него была массивная, с залысинами, волосы в скобку и светлая седеющая борода — как узкая салфетка с острым концом. Глаза — серые, хваткие, даже злые, прикрытые пенсне, и посажены они тесно, почти впритык к носу, большому и бугристому, как залежалый соленый огурец.