Это не случайно. Японская хроника - Рёко Секигути

при чем, как и мы сами, нам надоело слушать о том, как вел себя обслуживающий станцию персонал TEPCO[4], несущий ответственность за катастрофу. Мы сыты по горло страхом.

Кто-то объяснил мне, что Каддафи пользуется происходящим, чтобы отвоевать позиции. Это, бесспорно, так. И должна сказать, что все страницы, которые отданы журналами Японии, я охотно уступила бы всем остальным странам.

Пришло сообщение от Эйки, редактора из Токио. В момент землетрясения она встречалась в кафе с поэтом Годзо Ёсимасу, которого я переводила. Он давал интервью для журнала.

Стоило им приступить к интервью, как всё закачалось. Старинное здание в традиционном стиле, преобразованное в кафе, затрещало, Эйка испугалась, что вот-вот обвалится потолок. Посетители стали разбегаться, кот забрался под диван.

Но Годзо с олимпийским спокойствием продолжал отвечать на вопросы под продолжающиеся толчки. Его улыбка, исказившаяся от тряски, в мягком послеполуденном свете, по признанию Эйки, ужаснула ее. Казалось, он что-то измеряет, зондирует, превратившись в некую антенну. Он, безусловно, единственный из поэтов, способный сочинить тысячу стихов, основываясь на случившемся. Поэт-монстр.

Одна моя подруга из Токио призналась мне, что чувствует, как содрогается земля, даже тогда, когда она не содрогается.

Поэт Рёити Ваго[5], проживающий в пострадавшем от стихийного бедствия городе, пишет в Twitter: «Пропавшие без вести считаются официально таковыми только после того, как их родными подано „заявление о пропаже“. Что стало с теми пропавшими без вести, которые так и не получили этот статус по той причине, что заявление не было подано?»

Сообщение от подруги Акико, которая работает в издательстве. Заводы по производству бумаги в Исиномаки и Хатинохе полностью разрушены. Эти два завода производили внушительное количество бумаги, и вот теперь издатели остались без нее, и неизвестно, когда они снова смогут выпускать периодические издания. Издатели вынуждены сократить количество названий и даже тиражи в связи с нехваткой бумаги. Появились трудности с изданием новых книг, и, если всё больше непроданных книг будет возвращаться в издательства, некоторые из них потерпят крах.

Она впервые сталкивается с невозможностью выпуска книг в связи с отсутствием бумаги.

Такого не было со времен Второй мировой войны.

Я всё лучше понимаю, почему взялась за перо. Я превратилась в хроникера, подобно древним хронистам, писавшим о войнах или царствованиях. Они являлись поставщиками наиболее точных рассказов о каких-либо событиях, и чем дальше они находились от места действия, тем ближе были к предмету описания. Имя хроникера может исчезнуть, ему важно передать всё, что можно, о последствиях того или иного события. Я не ищу красивых фраз, я их себе запрещаю.

По мере того как бежит время, я всё меньше уверена в том, что смогу придумать счастливый конец для этой истории. Замечаю, что не в моих силах воздействовать на предмет описания,– как бы мне хотелось вызвать к жизни счастливый конец! – мне дано лишь описывать факты, не влияя на них.

Звонят две французские подруги, у которых в Японии родня. Они подавлены. Не в состоянии понять, как японцы могут продолжать трудиться в этих условиях. Их реакция одна и та же: когда твоя жизнь в опасности, работа теряет какой-либо смысл, нужно прекратить работу и спасать свою шкуру!

Произойди такое во Франции, так и было бы и вся жизненная инфраструктура остановилась бы, не говоря уж о персонале атомных станций.

Пытаюсь объяснить им: если все сбегут, обществу придет конец, а в Токио, в частности, это станет причиной новой катастрофы. Но я не слишком уверена в своей правоте. Безусловно, необходимо, чтобы больницы, общественный транспорт и другие государственные службы продолжали работать. Но люди! Наемные трудящиеся, занятые в частном секторе, особенно имеющие детей, разве они не должны на какое-то время покинуть опасное место?

Я понимаю своих французских подруг. Их близкие не намерены покидать Токио, потому что осели там, создали совместно с японцами семьи. Подругам хотелось бы, чтобы их родные побросали свою работу в Японии и бежали, желательно во Францию.

Одна из них, заявлявшая, что очень любит свою невестку, не в силах удержаться от реплики: «Если бы мой сын не женился на японке…»

Верно, в этом случае ее сын не был бы в такой мере затронут катастрофой. Я чувствую себя виновной.

Одна моя парижская подруга в слезах. Плачет при мысли о том, что будет с ее младшей сестрой, оставшейся в Токио. Говорит, что та, возможно, не сможет иметь ребенка, если ситуация ухудшится. Мне думается, что пока дело до этого не дошло, но как знать…

Во второй половине дня выхожу в город. Люди вокруг меня движутся куда-то по улицам, словно ничего не произошло. Это нормально, с ними ничего не случилось. Меня распирает от желания спросить, понимают ли они, как им повезло. Но я отдаю себе отчет, что чувствую себя не в своей тарелке, как и многие японцы, проживающие в Париже.

И впрямь, немало людей задаются вопросом, а не стоит ли бежать оттуда. Иные японцы проводят параллель с евреями в Европе, которые под натиском нацизма не бежали из-за родных, работы или потому, что не осознавали размаха бедствия. Это сравнение нелепо, но так как я живу за границей, то удерживаюсь от какого-либо комментария.

Международное сообщество осуществляет контроль пассажиров и продуктов из Японии. Имидж японских продуктов, ценимых за качество, серьезно страдает.

Ослабленные катастрофой, японские предприятия принуждены разорвать контракты с недавно нанятыми сотрудниками.

Мать моей невестки, китаянка из Шанхая, доставлена в больницу с сердечным приступом. Мой брат пытается достать билет в Шанхай, но все самолеты переполнены. Люлю, моя невестка, в отчаянии. Предлагаю, если ей удастся достать билет до Парижа, провести несколько дней на твердой земле, до тех пор пока не наладится нормальное сообщение между Парижем и Шанхаем.

Своим родителям я также предлагаю приехать в Париж на недельку-другую на «каникулы».

Отец отказывается. Он будет последним, кто сбежит оттуда. В должности советника, отвечающего за управление «рисками», он примеривает на себя роль капитана «Титаника».

На самом деле, пытая себя на предмет того, а как бы поступила сама, будь я в Токио, понимаю: совсем не факт, что я покинула бы свою страну. Если бы моя поездка туда была намечена до землетрясения, как это произошло с Исии и японскими исследователями, которых ждали на коллоквиуме в пятницу, я бы сорвалась с места. В противном случае осталась бы.

Главное, не винить тех, кто уехал из страны, как и тех, кто остался. И у тех и у других есть на то свои причины, и у каждого свои счеты с совестью.