Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов

костью. На телеге их довезли верст десять до села, затем на перекладных до следующего.

Но не все местные были столь доверчивы. В одной из деревень их попытались остановить. Тогда Дзержинский, подняв бровь, принял гордую позу и, явив властные интонации, накричал на старосту, имевшего дерзость задержать столь именитых купцов. Пригрозил ему всяческими бедами, а затем, взяв лист бумаги, сел писать жалобу генерал-губернатору, комментируя вслух каждое слово и призвав крестьян поставить подписи как свидетелей. В результате и мужики предпочли тихонько разбрестись восвояси, и староста пошел на попятную, даже выделил лошадей для «господ купцов». Через несколько дней они сели в поезд, и вскоре Дзержинский уже был в Литве.

Главное, не робеть и не теряться, уверенно брать инициативу в свои руки. Это у Дзержинского всегда получалось. Однажды они с Якубом Ганецким ожидали поезда на Лодзь в буфете Варшавского вокзала. Вдруг там появились жандармы. А у Феликса был большой чемодан с прокламациями, который, конечно же, не мог не привлечь внимание. Надо было действовать на опережение. И Дзержинский, одетый в дорогой костюм и выглядевший вполне респектабельно, вальяжным жестом велел подать себе шубу. Затем повелительно подозвал жандарма. Небрежным кивком показал ему на багаж и быстрым шагом пошел к поезду. Жандарм, приняв Феликса за «высокий чин», подобострастно дотащил чемодан с прокламациями до поезда и даже получил чаевые.

Многое сейчас вспоминалось… Глаза были здесь, а мысли пока ещё далеко. Он расслабленно и умиротворенно сидел в кузове, наблюдал веселые, энергичные лица и вместе с ними радовался происходящему, а память плавно скользила по прожитому. Оно воспринималось уже не столько продолжающейся жизнью, сколько биографией, наскоро пролистанной, пронумерованной и сдаваемой в архив вместе с толстым казенным делом «государственного преступника Феликса Эдмундова Руфинова Дзержинского».

Машина к центру города продвигалась медленно, преодолевая плотные скопления людей. А то и просто останавливалась, и недавние узники прямо с кузова произносили короткие и простые, но волнующие и зажигательные речи. Слово непременно предоставлялось Феликсу. Хворь и немощь, казалось, вовсе исчезли. Возбужденная толпа как мощный живой генератор до краев напитывала его своей энергией. Снова вспыхнул взгляд, вернулись уверенные, размашистые жесты, окреп голос. Оратором он был прирожденным и опытным.

Над памятником Пушкину был растянут большой транспарант «Товарищ, верь, взойдёт она!», и какой-то студент читал строки поэта, размахивая обнаженным жандармским палашом. У памятника Минину и Пожарскому шло торжественное молебствие. На балконе здания Думы тоже висел красный флаг. При входе какая-то девушка вдобавок к бантам дала им ещё и алые нарукавные повязки. Снова предстояли горячие рукопожатия и объятия соратников. Его тут же позвали на балкон, и он поприветствовал ликующую тысячную толпу, поздравил с революцией и свержением ненавистного царского самодержавия.

Из сумрачной одиночной камеры, из обморочной тишины и апатии он попал сначала в площадную гущу, а затем и на бурное организационное заседание Московского совета рабочих депутатов, где с радостью встретил Арона Сольца, давнего приятеля ещё с Виленской гимназии и недавнего таганского сидельца. Феликса тут же избрали членом Совета. Он выступил и там.

Ввели его и в состав только что вышедшего из подполья Московского комитета РСДРП(б), который из помещения Союза городов перешел в здание училища в Леонтьевском переулке. Комнаты и коридоры там были заполнены тюками книг, газет «Правда» и «Социал-демократ». Бесконечным потоком шли представители фабрик, заводов, губернских организаций, делегаты с фронта. Они бойко разбирали и уносили эти пачки. Везде слышались горячие споры, все стремились разобраться в смутной политической обстановке, выяснить самые неотложные задачи.

Вместе с Дзержинским в комитет вошли и другие видные члены партии – Петр Гермогенович Смидович, Владимир Александрович Обух, дед которого, кстати, был участником ещё Польского восстания 1863 года. Эта подробность выяснилась чуть позже, когда Обух, служивший терапевтом в Первой градской больнице, озаботился нездоровым видом Феликса. Опытного врача насторожило и то, что Дзержинскому прежде уже диагностировали туберкулез, и то, что его отец скончался от этой болезни. Осмотрел, дал рекомендации. У них сразу установились теплые отношения, как и с еще одним новым членом, сыном морского офицера, героя Севастопольской обороны Георгием Голенко.

А вот с секретарем комитета Розалией Залкинд найти общий язык оказалось непросто. Бледная, худощавая, с высоким лбом, зачёсанными в пучок жидкими волосами, пристальным, колким, холодным взглядом сквозь стекла пенсне. Дзержинский слышал, что она была агентом «Искры», давно курсирует через границы, транслирует мнения Ленина и сообщает ему о ситуации на местах. Всегда подчеркнуто замкнутая, говорит коротко, сухо, не снисходя даже до вежливого подобия улыбки. Сама предпочитает псевдоним Землячка, но многие, даже земляки-украинцы, называют её иначе – Демоном.

Несмотря на усталость, Феликс выступил еще и на многолюдном митинге на Скобелевской площади, с того самого балкона ампирного особняка, с которого много лет общались с народом московские генерал-губернаторы.

Розалия Землячка

(Залкинд). 1920-е гг.

[РГАСПИ]

Петр Смидович. 1920-е гг.

[РГАСПИ]

Так в митингах, выборах, обсуждениях неотложных дел и скорой выработке насущных решений, в коротких разговорах со старыми однопартийцами и прошел остаток дня. Освободился только ближе к ночи. Продолжавшая заботиться о нем Люцина Френкель предложила варианты жилья, но Феликс, улыбнувшись, ответил:

– Спасибо! А я вот так прямо… в Кривой переулок. К сестре.

Ядвига с дочерью, перебравшись из оккупированной Варшавы, обосновалась в Зарядье и аккуратно, каждую среду, ходила в Бутырку и носила ему передачи.

Не столь хорошо знавшему Москву Феликсу тут же нашлись провожатые – двое молодых рабочих-дружинников. По дороге они рассказали о недавнем событии. Московские полицейские решили на время затаиться в борделях и «малинах» Хитровки, знаменитого прибежища всяческих уголовных элементов. Пообещали завсегдатаям за молчание много настоящей водки. Но хитровцы на то и хитровцы – согласились, а узнав, где спрятаны конфискованные напитки, связали «фараонов» и привели прямо в Думу, где передали дежурным с указанием и места водочного склада.

– Это в наше дежурство и приключилось, – продолжал рассказ молодой рабочий. – И знаете, товарищ Дзержинский, что эти ребята, придя, заявили: «Это наш дар новому правительству. Мы ничем не нарушим порядка в высокоторжественные дни великой революции. Мы, мол, хитровцы, понимаем переживаемый момент. Если бы это все случилось лет двадцать назад, многим из нас не пришлось бы предстать в таком виде. И быть может, среди избранников были бы и мы».

Спустя два дня мы побывали в их районе. Действительно, порядок на Хитровском рынке был непривычный. Его обитатели восторженными толпами встречали тех, кто, как и мы, с красным бантом или повязкой. Все переулки