Проклятое искусство - Вадим Алексеевич Козин

жизни. Пыльные кулисы, сонный полумрак сцены. Оркестровая яма, в которую я боялся свалиться. Старинное бра на стене репетиционной комнаты, неизвестно как попавшее туда. Бесконечные споры до хрипоты, спонтанные застолья с чаепитием. Пылкие обещания дружбы. Легкие пожатья рук и поцелуи украдкой. Помню звуки баяна (то «Брызги шампанского», то падеграсы и падеспани), доносившиеся из балетной за стеной. Иногда мы туда заглядывали и видели стайку девушек в коротеньких платьицах. Такие вот смеющиеся вспотевшие девушки, очень красивые и волновавшие меня... Сердце сжимается. Как там, у Вертинского: «Это было, было и прошло...»

Иногда Борис Федорович приносил контрамарки в театр, и благодаря этому я просмотрел там практически весь текущий репертуар. Вадим Алексеевич Козин в своем дневнике разрушает общепринятое клише о его якобы любви к Магаданскому театру — он знал его подноготную. Но я-то воспринимал тех же актеров, с которыми он общался за кулисами и на гастролях, только из зрительного зала, в лучах сияющей рампы, даже не задумываясь, что у них есть какая-то иная, не опереточная жизнь. И я сужу о них по ярким лоскутным юношеским воспоминаниям.

Директором театра в то время был капитан Н.Ф. Венгржинский, невысокого роста сорокалетний мужчина с большими усами, ходивший всегда в гимнастерке, перепоясанной тонкими ремнями, но без погон. Вероятно, после ликвидации Дальстроя он демобилизовался, но, спустя много лет, я видел архивные приказы по театру, подписанные, как тогда полагалось: «Директор театра капитан Венгржинский». Никакого личного общения с ним я не имел (кто был он, и кто был я), хотя его автограф в моей коллекции имеется. После спектакля «В стороне» мы, несколько активистов кружка Б.Ф. Заца (Серега Манухин, Ира Лапшинова, еще кто-то и я), обратились к театру через «Магаданский комсомолец» с просьбой организовать театральную студию. Руководство «храма искусств» не отреагировало, что показалось мне проявлением консерватизма. Я написал лично Венгржинскому. Он мне ответил: «Уважаемый тов. Савченко! Ваше письмо получил. Создание самостоятельной студии при театре приказом министерства культуры запрещено, и в настоящий момент этот вопрос решить невозможно, что вовсе не связано с «консерватизмом»».

Тем не менее такая студия позже была открыта. Возглавила ее Евгения Васильевна Лекарева, имя которой, по-моему, лишь дважды встречается в тексте «Дневника». Она была драматической актрисой на характерные роли (Лукерья в «Свадьбе с приданым», Горностаева в «Любови Яровой», Нищая в «Кремлевских курантах» и др.). После окончания Московского центрального техникума сценического искусства (1932) работала во многих городах страны, в 1947-м приехала в Магадан. В 1956 году вместе с И. Юрьевским и В. Захаровым получила звание «Заслуженная артистка РСФСР». Я помню ее почти всегда в строгом облегающем платье а-ля Нежданова на портрете Серова, с гладко причесанными на две стороны черными волосами. Я был, наверное, лучшим ее учеником, потому что из всех студийцев меня единственного она пригласила к себе домой на встречу Нового года.

С волнением входил я в подъезд дома напротив кинотеатра «Горняк». В квартире актрисы шла гульба: пили, хохотали, горланили, дым стоял коромыслом. Веселилась, как я понял, исключительно актерская братия. Меня усадили, точнее, втиснули между двух балерин, в одной из них я узнал приму Галину Деревягину. Прима магаданского балета Галина Деревягина запомнилась мне в основном по юморному хореографическому номеру (повторявшемуся из концерта в концерт) «Повара», где она и ее партнер Фролов хлопали себя по телу, выбивая мучные клубы. Она блеснула присущей ей экстравагантностью: на столе, среди бутылок, тарелок с салатами и кастрюль с пельменями, выдала, ничего и никого не задев, искрометную забойную румбу.

В число ведущих актеров драматического труппы входил и Александр Николаевич Мартынов. Ему здорово подфартило тогда: обком партии разрешил воплотить на магаданской сцене светлый образ Ленина. В 1956 году Мартынов сыграл вождя в «Кремлевских курантах» Н. Погодина. Потом у него будут и другие «шедевры» ленинианы, и в конце концов он получит звание «заслуженного». Но другими ролями Александр Николаевич не выделялся. Да и Козин в предлагаемых записках его не упоминает.

Из состава драматической труппы на страницах козинских записок мелькают имена Н.В. Шайкина, И.Г. Любовича, В.П. Лугового, М.Д. Лазученкова.., но все они, пожалуй, с большим успехом выступали в оперетте. Больше всего зрителям нравился Шайкин, актер с внешностью интеллигентного «урки», с пропитым, ужасно хриплым голосом, дававшим повод для насмешек. Да он и был бывший зэк, до ареста работавший прорабом некоего «Военбензостроя» Красной Армии. Но вот на Колыме в нем открылся талант комика. Его коронный номер значился в «Летучей мыши», где он играл «дежурного по тюрьме», который, находясь в постоянном подпитии, вечно удивлялся, почему в его смену заключенные упорно раскачивают тюрьму. Он убедил в этом и своего начальника, пришедшего навеселе с вечеринки у князя Орловского. Зал покатывался со смеху, когда Шайкин с грудой бутылок шарахался по сцене, то есть по кабинету, соображая, куда бы перелить содержимое, чтобы начальник не обнаружил и чтобы «не протекало». В горшки с цветами нельзя — протекали. Наконец придумал. Выпив залпом бутылку и похлопав себя по животу, он удовлетворенно хрипел:

«Не протекает!»

Остальные из названных выше актеров ничего интересного из себя не представляли. Несколько высокомерный (так мне казалось) Любович играл эпизодические роли, больше отрицательные, а в концертах выступал как конферансье. Иногда разыгрывал скетчи в паре с маленьким толстеньким Луговым, напоминавшем мне Гаргантюа. Лазученков в конце концов ушел из театра на радио, где вел «последние известия» и читал отрывки из произведений местных авторов — это у него получалось лучше, чем его «серятина» на сцене.

С идеологической точки зрения драматической труппе придавалось приоритетное значение. Но цветом театра была все-таки оперетта. Народ валом валил на музыкальные спектакли, поэтому ставились они чаще. Как ни крути с партийными установками, а финплан выполнять надо.

Примадонной номер один 1956 года я бы назвал Анну Васильевну Грибкову, обладавшую мягким певучим голосом. Она стала первой в Магадане «заслуженной артисткой». Вернее, приехала уже с таковым званием (из Хабаровского театра оперетты). Несмотря на солидную комплекцию, Анна Васильевна продолжала играть роли молодых героинь: Чаниту («Поцелуй Чаниты»), Лену («После свадьбы»), Лолиту («Где-то на юге»), Зорику («Цыганская любовь»). Ничего получалось, когда она трясла, пардон, своими телесами, исполняя танец молодой цыганки. В 60-е годы Грибкова, кажется, какое-то время занимала пост директора театра. И то, наверное, благодаря своему мужу, начальнику управления культуры Г.М. Слюзко.

Оставили след в моей юношеской памяти и супруги Пименовы: Василий Васильевич и Фрейда Иоанновна (в приказах по л/с: Исааковна), которых так органически не переносил Козин. Во вторую поездку он их не взял. Но вот