Александр Тиняков. Человек и персонаж - Роман Валерьевич Сенчин

приветствую с улыбкой,

И алеют, как цветочки,

Капли сукровицы липкой.

Немало и наивных, искусственных, непугающих страшилок. По сути, им отдана вся последняя часть сборника, посвященная «тени Ф.П.Карамазова».

Я – гад. Я все поганю

Дыханьем уст гнилых

И счастлив, если раню

Невинных и святых.

Любовь и благородство

Мне любо осквернять,

Я лишь свое уродство

Могу благословлять… —

и так далее, и тому подобное.

Есть эстетство, тоже искусственное, нарочитое. Приведу первую строфу самого характерного из таких стихотворений:

В стране рыдающих метелей,

Где скорбь цветет и дышит страх,

Я сплел на мертвых берегах

Венок из грустных асфоделей…

Оно датировано октябрем 1908 года. Для того времени, наверное, было свежим, но в 1912-м вряд ли могло кого-нибудь удивить и тронуть.

Часть «Славословия» предваряет эпиграф, и, конечно же, из Брюсова: «И всем богам я посвящаю стих». И у Тинякова есть стихи, посвященные и древнему славянскому божеству Морене («Влагой вечною, кристальной / Из грудей своих напой, / Плащаницей погребальной, / Белоснежною, нетленной, / Тело тихо мне укрой…»), и индоиранскому Бушьянкте («В душе моей Ормузд и Ариман / Побеждены Бушьянктою-даэвом. / Смотрю на мир сквозь призрачный туман, / Забыв про жизнь с ее грозой и гневом…»), и первой жене Адама демонице Лилит («Умирают земные надежды, / Тает медленным облаком стыд, / Вожделением вспыхнули вежды, – / И опять предо мною Лилит!..»), и американскому богу-пауку Миктлантекутли («Приходят в мир нагие дети, / Не зная, чем их встретит мир, / Не зная, что тугие сети / Плетет для них Паук-вампир…»)

Лучшими в книге «Navis nigra» я считаю лирические – любовные и пейзажные – стихотворения, рассыпанные по разным ее частям.

А это, «В амбаре», по-моему, так и вовсе замечательное, какое-то артхаусное:

Под нами золотые зёрна,

В углах мышей смиренный писк,

А в наших душах непокорно

Возносит похоть жгучий диск.

Нам близок ад и близко небо,

Восторг наш хлещет за предел,

И дерзко вдавлен в груды хлеба

Единый слиток наших тел!

Самым симпатичным стихотворением сборника почти все рецензенты назвали коротенькую «Идиллию»:

О, сколько кротости и прелести

В вечерних красках и тенях,

И в затаенном робком шелесте,

И в затуманенных очах.

Мы словно в повести Тургенева:

Стыдливо льнет плечо к плечу,

И свежей веточкой сиреневой

Твое лицо я щекочу…

Но современникам надолго запомнились другие строки:

Любо мне, плевку-плевочку,

По канавке грязной мчаться,

То к окурку, то к пушинке

Скользким боком прижиматься.

Пусть с печалью или с гневом

Человеком был я плюнут,

Небо ясно, ветры свежи,

Ветры радость в меня вдунут.

В голубом речном просторе

С волей жажду я обняться,

А пока мне любо – быстро

По канавке грязной мчаться.

Здесь слышится желание эпатировать, чувствуется игра и надуманность. Но придет время, и эта тема – плевка, человека-плевочка – станет у Александра Ивановича главной и выстраданной, даст повод думать о нем, пытаться понять, что это была за личность. Плевочек или всё-таки нет…

Кстати, наверное, будет здесь такой эпизод. Году в 1998-м или 1999-м, в любом случае вскоре после выхода книги Тинякова, подготовленной Николаем Богомоловым, я спросил нашего литинститутского преподавателя русской литературы начала ХХ века Владимира Павловича Смирнова о Тинякове. Владимир Павлович поморщился и ответил в том духе, что в Серебряном веке было много разных персонажей, был и Тиняков, и вот теперь нашлись энтузиасты (это слово он произнес почти с отвращением), которые пытаются его вернуть. И прочитал по памяти несколько строк как раз из этого стихотворения. «Любо мне, плевку-плевочку…»

* * *

В «Navis nigra» Александр Иванович хотел выступить не только как практик (стихослагатель), но и как теоретик (ну или указать на теории, примененные в работе над книгой). Им было написано предисловие, которое, правда, то ли он сам, то ли издатель в книгу не включил. А оно любопытно.

Из множества теорий, созданных модернистами различных направлений, – выгодно выделяется своею стройностью и глубиной теория Научной Поэзии, разработанная Рене Гилем.

Она не только открывает перед поэзией сокровищницу новых тем и новых слов, она совершает истинный и давно назревший переворот в области поэзии, заставляя ее разорвать связь с религией и заключить союз с наукой.

Не удивительно, что последователями этой теории являются наиболее крупные таланты и наиболее широкие умы наших дней: Э.Верхарн и Рони, Р.Аркос и Ж.Дюамель – во французской литературе, Валерий Брюсов и отчасти К.Бальмонт – у нас. <…>

Эта книга является отражением пути, пройденного мною по направлению от мутных истоков эготической поэзии к широкому и чистому морю поэзии научной. Лишь в последних по времени стихах мне удалось овладеть пафосом научной мысли и сбросить цепи субъективных настроений. <…>

В заключение мне остается сказать, что – располагая стихи в своей книге, я старался следовать закону, установленному Валерием Брюсовым в предисловии к «Urbi et Orbi»; только в отделе «Славословия» я счел нужным удержать хронологический порядок.

25 января, 1912 г.

Одинокий

с. Пирожково Орл. губ.

Пройдет года три-четыре, и Тиняков, оставив в прошлом псевдоним Одинокий, будет страстно критиковать Брюсова и научную поэзию.

А вот авторские примечания, а вернее пояснения к некоторым стихотворениям, ни автор, ни издатель из верстки не выкинули, и пояснения эти выглядят и комично, и даже оскорбительно для читателя, считающего себя образованным.

Приведу одно из стихотворений, а потом примечание-объяснение к нему.

Ты – голгофа, Реканати!

В тишине твоей страдал

И без жалоб, без проклятий

Леопарди угасал…

Здесь – горбун, бедняк и Гений,

Встретясь с женской красотой,

Полон тягостных мучений,

Бил о стену головой.

От скупой Аделаиды,

Что ценила лишь гроши,

Здесь несчетные обиды

Принимал поэт в тиши.

И, проживши век свой в морге,

Он недаром воскресил

То, что древле на Аморге

Симонид провозгласил.