К достижению цели - Михаил Моисеевич Ботвинник

class="p1">Еще в поезде (едем, конечно, в общем вагоне) Романовский (ему было тогда тридцать пять) говорит: «А вдруг Миша будет первым?» — и сам смеется. Шахматист Романовский был незаурядный. Техника невысокая, но неистощим на выдумки и опасен в атаке. Шахматы любил бесконечно. К деньгам относился равнодушно, поклонение обожал. Советы давал иногда такие, что запоминались навсегда: «Если у вас атака — не меняйте фигуры. Меняйте лишь тогда, когда это приводит к реальной выгоде...»

Однажды мы вместе с Петром Арсеньевичем участвовали в областном чемпионате Рабпроса — зимой 1929 года. Играл я партию с неким Батуевым, шахматистом второй категории; белыми я получил подавляющий перевес, но, не сделав ни одной видимой ошибки, упустил преимущество, и партия закончилась вничью.

— Петр Арсеньевич, как я не выиграл такой партии?

— Раз не выиграли, Миша, значит, в глубине души по-настоящему этого не хотели...

Ко мне, как и все старшее поколение мастеров, Романовский относился ревниво и без особого дружелюбия. До моего появления Романовский и его сверстники царствовали безмятежно — и вдруг появился «выскочка»...

На финише чемпионата СССР я выиграл четыре партии подряд, завоевал звание мастера и поделил в чемпионате пятое-шестое места.

Теперь надо готовиться к экзаменам в вуз!

Вопрос — учиться или играть в шахматы — передо мной не возникал, я хотел учиться, хотя шахматы были для меня не менее существенны, чем ученье. Интуитивно я понимал, что ученье полезно и для игры в шахматы; с другой стороны — я считал себя обязанным заниматься и другим трудом — как все, выделяться нечего... Быть может, этот метод сочетания шахмат с другой профессией не так уж плох?

По физике и математике я действовал самостоятельно. Но обществоведение и литература? Там требования и программы менялись быстро. Я записался в группу, где опытный педагог «натаскивал» двенадцать абитуриентов. Все курили. Чтобы не быть белой вороной, закурил на два месяца и я; кончились занятия — сразу бросил.

— Мишка, я по физике и математике занимаюсь у одного бывшего боксера. Его брат — знаменитый профессор по электротяге в политехническом... Там профессора мечтают с тобой сыграть. Поедешь со мной к Лебедеву на обед?

Зимой 1926 года был я уже шахматист «известный». Играл я тогда в полуфинале чемпионата Ленинграда, и, когда заболел, пришел меня проведать один школьный шахматист и привел с собой приятеля — Гришку Рабиновича; с тех пор Гриша и стал моим болельщиком.

Вместе с Гришкой едем на «девятке» (трамвай № 9) в Лесной. Гришка был на редкость жизнерадостным парнем, со смазливой физиономией, весьма остроумный и находчивый. «Острюсь с пяти до семи», — говорил он о себе.

Запас анекдотов его был неистощим, и всюду он становился душой общества. Любил присочинить.

— Гришка, зачем ты меня обманываешь?

— Да поверь мне, чистая правда...

— Не верю.

Через два дня:

— Ну видишь — соврал?

Гришка только разводит руками и сам сокрушается.

Мы с ним очень дружили, и всю мою шахматную жизнь он за меня «болел». Способностей был выдающихся, в сороковые годы был первым замзавгорфо Ленинграда. До знакомства с Гришей я был весьма застенчив — новый приятель сделал меня жизнерадостным. Относился он ко мне трогательно, водил в парикмахерскую (один ходить я стеснялся). В 1934 году, когда мне нужно было ехать в Гастингс, Гриша написал докладную руководству Ленсовета, и мне бесплатно сшили два костюма. Как-то после войны попал я к нему в кабинет (просил деньги для шахматного клуба на ремонт здания — деньги, конечно, были выделены) во время приема представителей организаций: замзав наизусть знал их финансовые дела... Впоследствии он защитил кандидатскую и докторскую диссертации и стал профессором.

...Супруга нашего хозяина, стройная дама с сильным телом, грубоватым лицом и русалочьими волосами, пригласила всех к столу. День был жаркий, и подали кислые щи. Аппетит у нас был отменный, мы дружно хлебнули по ложке и... с ужасом уставились друг на друга. Щи прокисли настолько, что нельзя было есть, они вызывали спазмы.

— Вы знаете, — сказал мой находчивый товарищ, — прошлым летом моя мама каждый день готовила щи. Они мне очень надоели — можно, я их не буду есть?

Оба мы — яс тоской, а Гриша с торжеством — провожали взглядом тарелку со щами. Но что делать? Все же это свинство, что Гришка оставил меня в беде, и я решил с ним разделаться!

— Знаете, — сказал я, — моя мама прошлым летом тоже каждый день готовила щи.

Если бы Гришкин взгляд мог убивать, эти строки не были бы написаны...

В профессорском доме, что против химического факультета, на квартире у Павла Лазаревича Калантарова (до революции у него была вторая категория по шахматам) собрались Герман Адамович Люст (проректор института, ректором был Александр Александрович Байков), Людвиг Марианович Пиотровский, Иван Матвеевич Виноградов, Алексей Борисович Лебедев и другие — сеанс состоялся. Оригинально ставил партию знаменитый математик Виноградов (не так давно он отпраздновал свое 80-летие): он прежде всего выдвигал все пешки на один ряд вперед, «чтобы фигуры имели свободу», — пояснял он; затем играл неплохо, но спасти партию было уже невозможно. Позднее мы с ним вместе отдыхали в Теберде, жили в одной комнате, и Иван Матвеевич развлекал меня смешными историями — рассказчик он был отличный. Последний раз виделись мы лет пятнадцать назад.

— Как проводите конец недели? — спросил я.

— Пни корчую на даче.

— Ломом?

— Нет, руками, мне бы только за пень ухватиться...

В основном все это были профессора электромеханического факультета, куда я мечтал поступить. Тогда стать электротехником означало не менее, чем теперь — физиком.

Поступить было нелегко. Девяносто пять процентов всех мест предоставлялось рабфаковцам, пять процентов — экзаменующимся. «Подавайте заявление на ФИЗ (факультет индустриального земледелия), — посоветовал Калантаров, — там конкурс меньше».

Держу экзамены. Не моюсь (тогда, кажется, все так поступали — примета). Последний экзамен по физике. Экзаменатором оказалась молодая женщина со строгим, суровым лицом. Решил все задачи, в том числе одну оригинальную. Дама на меня посмотрела внимательно: «А что такое удельное сопротивление?» Смотрю на нее с удивлением — в физике Краевича об этом ничего не сказано! Тут уже экзаменатор пожимает плечами, но Екатерина Николаевна Горева (супруга известнейшего русского электротехника, моего будущего профессора Александра Александровича Горева) отпускает меня с миром...

В институт меня не приняли. Профессора тогда не имели права голоса, всем распоряжался Пролетстуд. Из числа школьников, успешно выдержавших испытания, принимали только детей специалистов (инженеров) и