Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

в чевяках с мелкими галошами быстро направился прямо к генералу Науменко, стоявшему от меня шагах в двадцати пяти.

– Ваше превосходительство!.. Полковник Елисеев, представляюсь, прибыл в Ваше распоряжение! – отрапортовал ему по-положенному, приложив руку к белой низкой корниловской папахе.

– А-а!.. Так скоро, Елисеев?.. Вот-то не ожидал!.. А мы смотрим – кто же это там подъезжает в тачанке, на рысаках? Совсем не думал, что это Вы. Молодцом!.. Очень приятно. Вы видите его, непоседу? – обращается он к начальнику штаба, к полковнику Егорову, так мне хорошо знакомому.

Егоров, как всегда, мило улыбается сквозь пенсне и жмет мне руку.

– Ну, на тачанке сейчас тут того, – вдруг говорит мне Науменко, – ведь мы приготовились к драпу. Опять наседает конница красных. Только что была тревога. Одна моя дивизия здесь, а 2-я генерала Фостикова где-то впереди. Если он не отобьет, то мы сейчас же сматываемcя отсюда. И Вам советую сесть в седло, – закончил он.

И потом, взяв меня под руку, отводит в сторону и спрашивает:

– Ну, что там в тылу? Каково настроение? Что говорят? Налажена ли эвакуация семейств?

Все эти вопросы были для меня неожиданны и неведомы, почему я и ответил:

– Ничего не знаю… Я прибыл воевать, а в тылу все спокойно.

Тут же от генерала Фостикова получено было донесение «с мельницы», что красные отбиты, все спокойно, можно возвращаться на квартиры. Науменко сразу же прояснел:

– Ну, пойдемте ко мне. Поговорим еще там и напьемся чаю.

Мы в его штаб-квартире, в очень большом доме какого-то местного богача. Генерал Науменко уже рад и весел, что «красные отбиты», стал мил и разговорчив.

– Чаю полковнику! – кричит он денщикам и вновь ко мне с вопросами об эвакуации, что меня удивило.

Я был молод, холост, верил, что это наш временный военный неуспех, и, конечно, ни о какой эвакуации и не думал. Он был откровенен о неустойчивом настроении некоторых полков и подкупал меня своей искренностью. Я почувствовал, что прибыл в родную семью и был обласкан самим генералом Науменко.

– У нас вакантный 1-й Лабинский полк, – говорит он, – но я это передам уже исключительно на усмотрение начальника дивизии генерала Фостикова.

Скоро прибывает «с мельницы», с наблюдательного пункта, и генерал Фостиков. Я его не видел со Ставрополя, ровно 15 месяцев. Он нисколько не переменился видом, разве вот стал более уверен в своем положении заслуженного в боях «старого генерала». В Ставрополе, у Шкуро, после прихода из гор, он был войсковым старшиной и командиром 1-го Кубанского полка. Знаком я был с ним с начала 1915 года в Турции, в Алашкертской долине. Он тогда был сотником и адъютантом 1-го Лабинского полка у полковника Рафаловича. Я же был хорунжим 1-го Кавказского полка. Наши полки стояли одно время в очень маленьком курдинском селе Челканы. Сотник Коля Бабиев был командиром сотни. Тогда там мы очень дружили с Лабинцами. И вот теперь – новая и приятная встреча.

Науменко «представил» меня ему, а он, узнав, по-доброму, по-братски пожал мне руку.

Его лицо очень обветренное, мужественно-молодецкое, без всякой натяжки на генеральскую важность, малодоступность. Ему было тогда 33 года от рождения, только на 6 лет старше меня и на 3–4 года мо– ложе генерала Науменко. Мы были одной эпохи по выпуску из военных училищ, хотя и разных, следовательно, психологически мы были однородны в понятии воинской этики, службы и субординации.

– Только им мы и держимся, – спокойно и откровенно говорит мне Науменко, глазами указывая на Фостикова, – все же остальные в панике, – добавляет он.

Все это у Науменко получается так просто и бесхитростно, что мы все трое весело улыбаемся.

Среди офицеров, в особенности кадровых, такие слова, как «драп, паника, шляпа», не считались оскорбительными и обидными, и они, в своей краткости, точно выражали и настроение, и события, и характеристику личности, к которому это относилось. Не в осуждение, а больше в похвалу, скажу, что на подобные слова и фразы особенно щедр был Бабиев, будучи и молодым офицером, и штаб-офицером, и уже генералом. Они, эти слова, точно попадали «в глаз» сплоховавшему в бою офицеру и заставляли его бояться больше Бабиева, чем противника.

Генералы между собою на «ты». Все это было только приятно, и я почувствовал, что попал не в официальный круг «штабов», а словно в семейный.

– Ну, Вячеслав Григорьевич, я поеду к себе в штаб… надо пообедать, – говорит Фостиков.

– Поезжай, поезжай, Михаил Архипович, и захвати с собой полковника. Там у тебя вакантный 1-й Лабинский полк. Ему надо дать полк, – как бы между прочим добавил Науменко.

– Ну, едемте со мною, – говорит мне Фостиков.

Мы прощаемся с Науменко и Егоровым, выходим из дома, садимся на лошадей и двигаемся по селу к югу. Мы идем наметом (галопом, по-кавалерийски). Фостиков сидит в седле просто, безо всякого напряжения и щегольства, уверенно, по привычке. Под ним добрый конь рыжей масти, довольно высокий против кабардинских коней.

Бросив несколько взглядов на мою кобылицу, которая, промерзши, «просит повода», он спрашивает – где я ее купил? Этот, казалось, праздный его вопрос показал мне, что он понимает в лошадях и любит верховую езду.

За нами скачут его ординарцы с флагом его дивизии, на котором красуется белый конский хвост, как у нас было в Корниловском полку на Маныче. Явно было, что перенял это он у нас, корниловцев, заменив наш черный хвост на полковом флаге и сотенных значках на белый.

Белый хвост на флаге очень красиво отдает своей белизной на ярком зимнем солнце. Он заметил, что я обратил внимание на его оригинальный флаг, и говорит мне, не укорачивая быстрого аллюра наших лошадей:

– Казаки говорят, что я ввел хвосты на значках потому, что моя фамилия Хвостиков, но это не так. Я видел при наступлении на Царицын в прошлом году конские черные хвосты на значках в Корниловском полку; мне это понравилось, и я ввел их у себя, но белые, – закончил он.

Идя все тем же аллюром и перебрасываясь отдельными фразами, я впервые ощущаю мышление Фостикова, и он мне очень понравился. В нем виден настоящий мужчина – умный и бесхитростный, а главное – безо всякой генеральской фанаберии.

Правее его скачет его начальник штаба дивизии, очень пожилой «солдатский генерал», как говорят казаки, на небольшой лошади и на кавалерийском седле. Одет он во все английское обмундирование. Всю дорогу он молчал.

Мы в его штаб-квартире. Вестовые подхватили наших лошадей. Войдя в дом, Фостиков моментально сбросил с себя шубу, потом черкеску и остался в одном черном