Владимир Архангельский - Фрунзе

Под стать маститому Менделееву говорили и его младшие товарищи: ученые и практики одновременно, презиравшие кабинетную науку. Молодой Александр Александрович Байков с успехом применял на заводах свои блестящие выводы о превращениях в металлах и свою теорию металлургических процессов. Михаил Александрович Павлов был прекрасным знатоком доменных печей и недавно применил в них горячее дутье. А у Михаила Андреевича Шателена в электротехнической лаборатории можно было работать как на действующем предприятии, а сверх того проектировать первые в России гидроэлектрические станции.

Но любому вдумчивому студенту бросалась в глаза институтская неправда. У Шателена бережно хранились десятки проектов, составленных крупными учеными и инженерами. Он показывал первые наброски Ф. А. Пироцкого, который еще тридцать лет назад выдвинул проект преобразования водной энергии в электрическую. И рассказывал о заманчивом плане H. Н. Бенардоса — построить гидростанцию на Неве, у Ивановских порогов. И раскрывал удивительно смелый проект В. Ф. Добротворского, по которому можно было строить мощные станции на водопаде Большая Иматра и на Волхове.

Но проекты лежали в шкафах Шателена, и к ним добавлялись студенческие наброски. А в России действовали две маленькие гидростанции: одна на реке Охте в Петербурге, другая на реке Подкумок, она называлась «Белый Уголь» и подавала свет курортам на Минеральных Водах.

Только что объявил о своих лекциях Николай Иванович Кареев, и первокурсники с нетерпением ждали, когда он появится на кафедре.

Об этом профессоре много говорили, и Михаил уже знал о нем кое-что: ему пятьдесят четыре года, сединой и осанкой он похож на своего покойного друга Ивана Сергеевича Тургенева. Но человек живой и экспансивный, с хорошо поставленным баритоном и виртуозной ораторской манерой.

Он был в фаворе у самых передовых студентов института. Карл Маркс и Фридрих Энгельс считали его сочинения о французских крестьянах конца XVIII столетия превосходными, исполненными блеска, по методике исследования и по фактам, мало знакомым даже парижским академикам. Правда, другую его книгу, «Основные вопросы философии истории», не так давно раскритиковал Георгий Плеханов за неумение провести резкую грань между марксизмом и экономическим материализмом. Однако это почти не уменьшило сияния его ореола: он считался оригинальным мыслителем, не развращенным верноподданническими чувствами. И конечно, никто не знал, что этот «молодой» и блестящий старец через два-три года станет одним из идеологов новой кадетской партии.

Вроде бы все шло удачно. Нет-нет да и появлялись в институте новые профессора с огромными заслугами в отечественной и в мировой науке. У металлургов произнес вступительную лекцию корифей русского металловедения, основоположник термической обработки стали Дмитрий Константинович Чернов — отец булатной стали. Шателен пригласил к электротехникам изобретателя радио Александра Степановича Попова. После лекции пошли вместе с ним в соседний Лесной институт, на метеорологическую станцию. Там наблюдали действие грозоотметчика: он записывал сигналы на ленту телеграфного аппарата Морзе.

— Это, господа, моя живая модель регистрирующей приемной радиостанции!

Александр Степанович был знаменитым ученым и выдающимся инженером. И странно было слышать в его устах жалобы на бездушное отношение начальства к его опытам и открытиям…

Каждый свободный час Михаил уединялся в библиотеке. И чудеснейшее на белом свете занятие — рыться в книгах — доставляло ему радость: он успел узнать многое из истории и философии права, из политической экономии и статистики. Но покоя в душе не было: все писатели толковали предмет осторожнее, чем профессора в институте. А что-то очень важное в жизни проходило мимо, уносилось легкокрылой птицей в дальнюю даль от питерских холодов, в неизведанные края — к теплу, к свету, как вот эта запоздавшая стая скворцов за окном.

И в одну из бессонных ночей он вдруг понял, что над чужими фолиантами, следя за мыслью чужих людей, можно погрязнуть в чужих цитатах и постареть душой!

А это крах, taedium vitae — отвращение к жизни! Это позорный выстрел по горьковскому Буревестнику, чтоб не звучал над Россией набатный клич: «Пусть сильнее грянет буря!..»

На время были отставлены книги, Михаил жадно набросился на газеты. В них все бурлило и пенилось. Кто-то кидался на Горького и, как шавка из подворотни, гавкал на всю империю: «Где он увидел бурю, этот литературный отец босяков?» Кто-то читал отходную российской социал-демократии, смакуя подробности драки между большевиками и меньшевиками. Но больше всего газеты вопили о войне. Между строк угадывалось, что репортеры озабочены волной антивоенных демонстраций в Двинске, Варшаве, Кутаиси, Риге и Ченстохове. Сборища пораженцев разогнаны, и на улицах кое-где пролилась кровь. Но поднимают голову противники войны в Москве и в Санкт-Петербурге.

В больших статьях военных обозревателей уже не было речи о безусловной победе над японцами. Порт-Артур находился в осаде, с недели на неделю он мог пасть. И среди туманных формулировок о героизме и доблести русского войска все чаще проскальзывала мысль о том, как важен для великой империи почетный выход из войны…

Михаил когда-то мечтал быть генералом. Что-то и сейчас осталось от того давнего детского желания: студент Фрунзе с огромным интересом листал книги по истории войн и пытался представить себя в роли того или иного полководца в решающий момент сражения.

Но быть генералом в этой войне не хотелось. Даже таким, как Роман Исидорович Кондратенко — герой обороны Порт-Артура, готовый вместе с матросами и солдатами сложить голову на поле брани, но не сдать крепость.

То ли дело битва при Вальми, о которой недавно напомнил Кареев. Революционная Франция бросила тогда в бой против кадровых немецких войск необученные свои батальоны. И они с «Марсельезой» на устах, под знаменами Свободы, штурмом смяли врага!..

В эту пору раздумий Михаил решил все-таки пойти с рекомендательным письмом к Анненскому.

Хозяин встретил его в огромном кабинете просто и радушно. Усадил в глубокое кожаное кресло, быстро прочитал письмо Сенчиковского.

— Итак, мы с вами коллеги по профессии. У нас — у народников — многие мечтали о таком пути… Кстати, вы уже определили его окончательно или еще мучаетесь, блуждая в потемках?

— Нет, не блуждаю: будущее за социал-демократами. В институт пошел по велению сердца. А вот на общественном поприще своих сил не испробовал. И потому мучаюсь, если говорить вашими словами.