Михаил Михалков - В лабиринтах смертельного риска

— Добрый вечер!

— Добрий вичер! Сидайте!

Я присел. Рядом со мной — белокурая франтиха с голубыми глазами. От нее пахнет французским одеколоном. Улучив момент, тихо спрашиваю:

— Ты здешняя?

— Нет.

— А откуда?

— Из Днепропетровска.

— А здесь что делаешь?

— За картошкой. Днепропетровский немецкий комендант дал машину с немецким шофером. А здесь гощу у родственников. — Она кивнула головой на окно дома, рядом с которым мы сидели.

Девушки расходятся, ребятишки тоже. Мы остались одни.

— А ты откуда?

— Отбился от части. К своим пробираюсь. Вот посижу с тобой чуточку и в Николаев подамся. Могу и тебя прихватить в попутчицы.

— В «попутчицы»… А может, ты ко мне в «попутчики», — усмехнулась девушка. — Что это у тебя в сумке? Противогаз?

— НЗ.

— Что?

— Неприкосновенный запас.

— А ну-ка. — Она с любопытством заглянула в сумку и посмотрела на меня с сожалением. — Не позавидуешь тебе.

Я промолчал. «Днепропетровск уже под немцами» — эта новость ударила словно обухом по голове.

— Немецкие офицеры говорят, что и Ростов взяли, что к зиме будут в Москве.

«А Николаев? — подумал я. — Что, неужели и там уже немцы?»

Сидим молча.

Но вот она встала. В лунном свете вижу ее складную фигурку, на ногах туфельки на высоких каблуках.

— Ну, желаю тебе счастливого пути!

— Тебе тоже! — Я смотрю ей вслед, и какое-то необъяснимое чувство заставило меня задержаться. Скручиваю козью ножку; закуриваю.

В доме заплакал ребенок. Захлопнулось окно. Я встал и, машинально открыв калитку, вошел в сад. Тропинка повела меня между яблонями куда-то вниз, и в лунном свете я наткнулся на завешенный простыней вход в самодельное бомбоубежище. Постоял в нерешительности, нагнулся, легонько отстранил простыню и очутился внутри.

— Кто это?

Я зажег спичку и увидел знакомую девушку.

— A-а, попутчик! НЗ! — засмеялась она и зажгла свечку. — Как же тебе удалось меня найти?

— Чутье подсказало, я ведь старый разведчик.

— Старый? Сколько же тебе лет?

— Девятнадцать.

— А мне двадцать два… Только не дыми на меня, пожалуйста. Здесь и так дышать нечем.

Я погасил козью ножку.

— Как тебя зовут?

— Люся. А тебя?

Я помедлил с ответом:

— Володя.

— Вот здорово!

— Почему?

— Да так… Совпадение… Моего мужа так звали.

— А ты замужем?

— Была… Есть хочешь? Принести тебе молока? — И, не дождавшись ответа, она проскользнула мимо меня к выходу.

Вокруг такая тишина, что кажется, и войны никакой нет.

Люся вернулась с крынкой и свежей пшеничной буханкой. С наслаждением выпил вечернего молока, отломил кусок мягкого душистого хлеба.

— Слушай, — неожиданно произносит девушка. — А может быть, ты останешься? Поедем в Днепропетровск. Ведь пропадешь. Поедем, а? — спрашивает она ласково, почти по-матерински, прикоснувшись к моей голове.

Чувствую, что меня захлестывает волна нежности… Кружится голова. Я плохо понимаю происходящее…

— Глупый! — Она гладит меня по голове. — О, майн гот![7] — произносит она по-немецки.

— Ты знаешь немецкий?

— Как же мне его не знать, если я немка.

— Как немка? — удивился я.

— Очень просто, я родилась в немецкой колонии под Одессой, но немка только по отцу, мама у меня русская.

— Вот это да!

— Что улыбаешься?

— Я ведь тоже говорю по-немецки.

— Неужели? — И она задала мне несколько вопросов на немецком языке, на которые я легко ответил.

— Где ты учился? Или ты тоже немец? — Люся была крайне удивлена.

— Нет, я не немец… Но язык знаю с детства. У нас в семье жила немка Эмма Ивановна. Дома мы, дети, говорили только по-немецки. Когда она умерла, мне было десять лет, и мама моя преподавала немецкий язык в школе.

— Как это здорово! Сейчас немецкий тебе здорово пригодится… А то, что мы встретились, — это судьба. И ты будешь со мной счастлив! Я хочу, чтобы ты остался со мной. И никуда я тебя не пущу. Некуда тебе идти! Понимаешь — некуда! Где фронт, ты не знаешь, а бои теперь далеко на востоке. Всех мужчин немцы загоняют в лагеря и будут вывозить в Германию. А со мной ты не пропадешь, я тебя выручу… Ну, как? Останешься?

Долго в эту ночь я не мог заснуть. Люся лежала рядом. Я всем существом ощущал ее близость, теплоту. Но я не дотронулся до нее — мне и так было хорошо.

На рассвете встал и вышел из убежища в сад. Поднималось солнце. Горланили петухи. Где-то тявкнула собака, на траве лежала густая роса.

Высоко в небе летели строем наши бомбардировщики, они, видимо, отбомбились глубоко в тылу врага и теперь под прикрытием «ястребков» возвращались на свои базы.

— Володя! Где ты?

Я обернулся. Люся, уже одетая, стояла у входа в бомбоубежище. На ней было платье в белую и синюю полоску. От нее веяло молодостью и силой.

— Ну, решил? Едешь со мной? Машина уже ждет. Тебе сейчас надо пристроиться. Как же ты этого не понимаешь? Я помогу тебе в Днепропетровске. С приходом немцев мы оказались в привилегированном положении, пользуемся пайками, льготами. А мне ты можешь вполне довериться. Я всегда была активисткой. И комсомольский билет не выкинула, как другие, спрятала и берегу…

Я молчу. Сейчас, сию же минуту мне надо все решить. Как быть? Наши войска отступают. Отыскать знакомых бойцов практически невозможно. До фронта, судя по обстановке, сотни километров, и он все дальше и дальше откатывается на восток. Погибнуть от фашистской пули — проще простого. За колючей проволокой лагеря я уже побывал. Зачем же погибать зря, как говорится: «ни за понюшку табаку»! Зачем? «А кто должен немцам «дать прикурить»? Кто хочет воевать, тот и здесь найдет свой фронт!» — как-то в лагере сказал мне один старик. Эти слова накрепко врубились в мое сознание… И я решил ехать с Люсей в Днепропетровск, постараться раздобыть немецкие документы, уйти в подполье и там действовать по обстановке…

В чужом доме

— Подумайте, вы идете на большой риск. Вы можете столкнуться со страшными неожиданностями. Вы так неопытны… — Мать Люси Ольга Петровна говорит спокойным негромким голосом, поглядывая на нас с затаенной печалью.

Мы сидим за столом в их маленькой столовой. В глиняных украинских плошках краснеют спелые, толстокожие помидоры, зеленеют свежие огурцы. Душистая буханка хлеба нарезана щедрыми ломтями. Меня угощают галушками со сметаной. Снеди вдоволь, но мне сейчас не до еды.

— Да, вы правы, Ольга Петровна; конечно, мы очень рискуем. — Я стараюсь не волноваться. — И мне вполне понятна ваша тревога. Немцам ничего не стоит нас разоблачить, все наши доводы о прежней супружеской жизни шиты белыми нитками. Но я все же надеюсь, что все обойдется благополучно. Во-первых, я говорю по-немецки, и это должно подкупить немецкого коменданта. Во-вторых, Люся знает его лично и тоже предполагает, что он не будет особенно копаться в наших документах. А в-третьих, успехи на фронте так вскружили им головы, что их сейчас нетрудно провести. Мы постараемся обмануть их, перехитрить.