Памяти владыки гор Копетдагских - Гочмурад Гутлыев

Михалыч вдруг заорал в полный голос, чуть не оглушив: «Жми, быстрее выскакивай отсюда!».

Естественно, я мгновенно вжал педаль газа до пола и потом только спросил сквозь резко усилившийся рев мотора: «Что!?».

Вода идет!

Ну и что, проеду

«Пухляк», сядешь.

Оказывается, Михалыч увидел впереди поступающую на поля воду для промывочного полива, которая, к тому же, успела покрыть частично дорогу и позади нас.

Возможных проблематичных последствий я не осознавал, так как до этого уже проверил свою машину в разных условиях и постепенно привык к вездеходности и «всюдупроходимости» «рашн-джипа».

Однако дядь Саш позже, уже на привале, когда мы очутились на безопасном месте, объяснил свойства тамошних солоноватых лессовых грунтов — при увлажнении отвердевшая поверхность раскисает до состояния киселя, или «пуха». Потом машина садится по самое днище, бессильно вращая все свои колеса и не находя опоры для толчка вперед или назад. А затем остается единственный выход ждать спасения — или находить трактор и убедить тракториста забраться в «болото» и отбуксировать машину (а где искать, если места безлюдные — как вскользь упомянул выше). Или, что случается чаще, ждать, пока само не просохнет и грунт вновь не затвердеет. Что, впрочем, могло случиться очень нескоро в осеннюю прохладу, как в нашем случае. Кому же захочется сидеть в полупустыне в ожидании хорошей погоды, особенно если через день, в понедельник, надо идти на работу?

Поэтому единственным правильным решением было давить на газ и выскакивать оттуда без малейшей задержки, что мы и сделали, мгновенно и без опасных колебаний доверившись знаниям Михалыча. Если бы не одна закавыка, что называется, «смех сквозь слезы»: одному из наших попутчиков скрутило живот, приспичило в самый неподходящий вроде бы момент.

Тогда никак не могли остановиться даже на минуту и даже по такой крайне неотложной причине, так как, вцепившись в руль и выкручивая его во все стороны почти каждую секунду, уже чувствовал, что на появившихся на дороге лужах начинали буксовать колеса.

Меньше получаса понадобилось, чтобы выскочить оттуда и очутиться на безопасной возвышенности. Как только там остановил машину, распахнулась дверь и тот наш попутчик, к тому времени с позеленевшим без кавычек лицом, в прямом смысле вывалился наружу и, отшатнувшись всего на пару шагов назад, присел за задним колесом. Потом полных два дня, пока не вернулись обратно в город, он себя неважно чувствовал и большую часть времени не гулял по живописным местам, ради осмотра которых туда-то и целились. Сидел безвылазно в лагере или в машине, причем почти ничего не ел и не пил.

Честно говоря, мы никак не могли понять, что с ним произошло, и чем он мог отравиться, ведь все мы питались из одного котла и пили чай «из одного чайника». Потом Курбан просветил всех, и рассказал поразившую меня историю. Оказывается, он давным-давно ранее наблюдал такую же ситуацию в альплагере, редчайшую в иных обстоятельствах — человек отравился собственными продуктами жизнедеятельности, не успев «сходить по большому». Даже медицинский термин назвал, доселе неслыханный мною — самоинтоксикация кишечными соками.

Столько всего интересного было вокруг нас в той поездке, поэтому этот эпизод вроде бы забылся, ушел на глубину под прессом более важных событий. Однако лишь временно, как часто случается в жизни творческих людей — подсознание «ловит» и копит впечатления и «наблюдашки», «переваривает» их «само и в себе» и затем неожиданно, когда мысль дозреет, просыпаешься утром с готовым сюжетом для рассказа.

Через несколько дней после возвращения в Ашгабат, сидел на кухне Курбана за затянувшимся в полночь чаепитием (что у нас происходило очень и очень часто в течение долгих лет). Рассказывал что-то, затронули какие-то межличностные отношения (сорри за термин), как вдруг разыгралось воображение, и начался полет фантазии.

Неожиданно для Курбана и, впрочем, для себя самого рассмеялся и выдал: «слушай, Курбан-ага, вот если бы гнида, собирающаяся сделать кому-либо подлянку, отравилась собственными «гнилыми» мыслями и поступками, зла в нашем качающемся подлунном мире было бы поменьше. Если бы существовала «самоинтоксикация подлостью…».

У подобных дум, конечно, была скрытая практически от всех ближних и дальних знакомых предыстория. В тот период я с громадным трудом и малюсенькими шажками постепенно выкарабкивался из глубокой депрессии, вызванной непрекращающимся предательством и многолетним неприязненным отношением со стороны родных «брательников», вдобавок усугубившейся еще не забытой даже через прошедших несколько лет травлей в альпклубе «Агама».

Курбан знал об этом моем психологическом состоянии, а также был в курсе, кого конкретно имел в виду. Он также сознавал, что у меня есть обоснованные реальные основания «желать несбыточного». Поэтому сразу понял «соль» горькой и ироничной шутки. Шутки, так как действительно сыграло мое своеобразное чувство юмора, и та фраза «выдалась» в воздух все-таки без всяких задних мыслей и дальнейшего развития в виде «самоедства» или руководства к действию…

Посмеялись вместе над «ну тебя и занесло, откуда только взялось…».

Затем мой халыпа в своей привычной манере покачал слегка головой и, прищурившись, все-таки посоветовал-напомнил: «Гаргынма, ызына гайдар» («Не проклинай, аукнется обратно» — народная мудрость туркменского народа»). Затем также добавил: «Оставь их поступки на суд небесам, ответят в нужное время. Не бери на себя мщение, даже если они это заслужили».

Снова о медали

С упомянутой выше медалью связано еще несколько любопытных деталей.

Как я отмечал ранее, Курбан, показав ее мне, тут же убежал на работу, так как всегда сильно опаздывал в дни моих приездов в ожидании, пока я добирался в его квартиру с вокзала.

Вот вечером, неторопливо смакуя пиво (чуть дальше будет отдельный очерк об этом напитке), снова затронули его награждение. И он, в своей обычной манере беседовать, полузакрыв глаза и медленно произнося отдельные слова, рассказал, как происходил процесс подачи представления к медали. Что само по себе была та еще любопытная история.

Оказывается, в один из дней его вызвал к себе директор Института химии, где Курбан-ага трудился десятки лет, и попросил принести фотографии для анкеты. А затем вернул их ему обратно со словами: «побрейся, потом сфотографируйся».

Как «показывал» (жестами и интонацией) Курбан, он сразу ответил:

Если