Анатолий Гладилин - Улица генералов: Попытка мемуаров

Весь мой архив, все негативы, заботливо упакованные в чемодане, отобрали на таможне в Шереметьеве, когда мы с женой и дочерью уезжали в эмиграцию. Пытался права качать, дескать, покажите закон, где запрещается, Да я… Они не хамили. Вежливо издевались. «Знаем, вы фигура известная. Именно по вашему поводу есть команда. Ведь вы вели масштабные съемки в расположении танковой дивизии». Какова формулировочка! «К вашему сведению, Т-56, на котором катались в Камышлове, три года как снят с вооружения». В ответ ослепительные улыбки: «Какой вы информированный человек! У нас такой информации нет». — «Так что, вы арестовываете мой архив?» — «Кто это вам сказал? Не арестовываем, а задерживаем для проверки». — «И сколько будете проверять?» — «У нас работы по горло. Несколько дней или неделю». — «У меня самолет через час. Выездная виза завтра кончается». — «Это ваши проблемы. Сообщите новый адрес. Если военных снимков не обнаружим, мы вам архив перешлем».

Переслали? Наивный вопрос. Тетушка Софья Власьевна умудрялась создавать себе врагов на ровном месте.

«Я вернулся в мой город, знакомый до слез», в октябре 1991 года. Переиздали два моих американских альбома. Качество печати и бумага — I'm sorry, уж отвык от такого, да трогательно было внимание. В Москве, несмотря на пустые полки в продовольственных магазинах, царила эйфория. Все, с кем бы я ни разговаривал, утверждали, что те три решающих дня в августе они провели у Белого дома. Я жил у сестры в «хрущобе», у черта на куличках, и вот туда заявилась телевизионная группа снимать про меня фильм. Я уж много чего наговорил советской прессе, не хотелось повторяться.

— Ребята, давайте честно. Академик я липовый. В Америке полно академий. То, что я тридцать девятый в списке ста лучших американских фотографов, это смешно, это американские забавы, хотя в списке действительно высокие профессионалы. Трудности были в том, что в Америке я начинал с чистого листа. В Союзе я облазил такие дыры, у меня был потрясающий фотоархив, и он пропал на шереметьевской таможне. Я оказался человеком без прошлого. Мою московскую квартиру взял ЖЭК. Даже в этой комнате я не жил, это квартира моей мамы, она получила ее как старый большевик и секретарь наркома Луначарского. Альбомы, которые моя сестра выложила на стол, — поверхностные работы, пропущенные цензурой. Прошлое восстановить невозможно. Единственное, что осталось, — память. Поедем на улицу, где я родился. Родные стены помогут рассказу.

Телевизионщики возликовали. Съемки на натуре всегда оживляют сюжет.

Приехали. Гранитный многоэтажный сундук возвышался как неприступная крепость. Башня сохранила раскраску времен войны. На улице по-прежнему ни одной вывески. Только моего дома нет. На его месте кирпичный шкаф без окон. Из проходной вышли четыре офицера. Мы поднялись по пологой Пикадилли (гранитные плиты шевелились под ногами) к постаментам. Сталин исчез еще при мне. Теперь и Ленина не было. Оператор попросил изобразить. Я застыл на постаменте в позе Вождя. Потом спустились к бульвару. Меня поразило, что он абсолютно безлюден. Глазами нашел знакомый подъезд пятиэтажного дома. Вдруг она покажется в дверях? Режиссер объяснил, что жильцов давно выселили, фасады сохранятся, а внутри все перестроят.

Коротко о другой жизни не расскажешь. Ну и не будем. Замечу лишь, что я довольно много поездил по белу свету, правда, без того энтузиазма молодости, как в Советском Союзе. Альбомы «Наркоманы Цюриха» и «Одиночество на мысе Горн» принесли мне некоторое количество гривен и некоторую известность на Западном побережье. Я обосновался в «ридном Сан-Фриско» — так называют город мои соседи, балакающие на диковинной смеси украинского, рашен и инглиш. В Сан-Фриско, открытом всем ветрам, с растиражированным видом на Золотой зубной бридж, я почему-то потерял страсть к путешествиям. Специализировался на фотопортретах. В Москву приезжаю по поводу, когда приглашают. Но ни разу не брал с собой фотоаппарат. Исключено. Не хочу вести масштабные съемки в расположении.

В этом году в нескольких залах на Крымском валу устроили мою выставку «Знаменитые русские и американцы». В моей биографии, бесспорно, событие. Как говорится, под занавес.

На выставку пришла моя американская подружка из Сиэтла. В Россию прибыла с мужем, да у мужа переговоры по бизнесу, и у нее свободное время. Погуляли мы с ней в кварталах старой (реставрированной) Москвы и оказались на улице моего детства. Я, как заправский гид, шпарил текст:

— Тут был мой дом. Что сейчас? Дьявол его знает, военные тайны. Здесь стоял Ленин, здесь — Сталин. Эге, что-то новое, повесили мемориальную доску, раньше ни одной не было. И опять обман рабочего класса: этот товарищ работал не в штабе, а в соседней двухэтажке. Мы, мальчишки, несмотря на заборы, шныряли по территории и знали, где какой генерал сидит. Наверно, теперь в том особняке коммерческая структура. Тогда понятно. И название улицы тоже обман. Название трижды меняли. По идее, ей должны дать имя моей девочки. Я ж тебе рассказывал про свою первую любовь. Пойдем на бульвар, покажу ее дом. Вот видишь дореволюционную пятиэтажку с двумя подъездами? Она жила…

И заткнулся. Как будто дыхание прервали. Забыл. При моей-то фотографической зрительной памяти! Забыл, и всё. Забыл, в каком подъезде она жила.

По поводу американской подружки. Чтобы не было двусмыслицы. Признаюсь, одним глазом я, по привычке, смотрю на молодых дам. А другим — на витрину углового бюро в Сан-Фриско, где выставлены каменные и деревянные предметы плюс искусственные венки и прочие соответствующие прибамбасы. И сам не могу понять, кто (что?) больше привлекает мое внимание.

По поводу моей девочки. Она по-прежнему живет в том же пятиэтажном доме на бульваре. Подождите. Помолчите. Я знаю все, что вы скажете о ней и где, а может, на каком, ее надо искать. Повторяю, она живет на пятом этаже в доме на бульваре (если я забыл, в каком подъезде, то она не забыла) и каждый день проходит по улице нашей юности, конечно, уже не в пятьдесят седьмую школу, а по каким-то своим делам. Не уверен, что она одета в коричневую школьную форму или серое пальто эпохи пятидесятых. Она красивая девочка и, естественно, следует моде. Уверен в другом: солдаты при виде ее краснеют и вспоминают зарю вечернюю и свои приключения под липами, а офицеры, гарцующие между зданиями без вывесок, замедляют аллюр и провожают ее орлиными взглядами. Почему же мы до сих пор не встретились? Повторяю, я появляюсь на той улице лишь тогда, когда приезжаю в Москву. А приезжаю в Москву не часто. Словом, по теории вероятности… Словом, согласно всем теориям, она будет проходить по гранитным плитам мимо пустых постаментов, пока я не успокоюсь под гранитной плитой (если дети раскошелятся) гораздо меньших размеров. И тогда девочка исчезнет. И улицу ее именем так и не назовут. А на стенах гранитной громадины разом повесят в несколько рядов мемориальные доски с портретами генералов, которые здесь служили. Генералов тут было много, я их всех однажды видел.