Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах - Вадим Юрьевич Солод

показал: «Маяковского я знал до моего знакомства только с эстрады и из стихов. Познакомился с ним ровно за год до его смерти ни то на бегах, не то после бегов у Катаева на квартире, вместе с моей женой. Как до знакомства, так и при первой встрече у меня было мнение о Владимире Владимировиче, каку большинства публики, что это человек грубый, скандальный и пр. Что совершенно изменилось впоследствии при близком знакомстве с Влад. Влад. После знакомства у Катаева мы, т-е. я и моя жена Полонская, стали бывать сначала редко в продолжении весны лета продл. года, а потом осенью и зимой (…)». На вопрос следователя по поводу включения В. В. Маяковским его жены Норы в список своих наследников свидетель ответил: «Когда меня спрашивают: а чем вы можете объяснить то, что он ее включил в свою семью в письме, как ни тем, что он был с ней в более близких отношениях, т-е. другими словами хотят сказать, что ведь он же ей платит, так за что же? Я могу ответить только одно, что люди спрашивающие такое или сверхъестественные цыники и подлецы или люди совершенно не знающие большого громадного мужественного и самого порядочного человека Владимира Маяковского» (оригинальная орфография протокола допроса сохранена. — Авт.)

В соответствии с положением о судоустройстве РСФСР от 1922 года в системе следственных органов существовали:

1. народные следователи при следственных участках;

2. старшие следователи в губернских судах;

3. старшие следователи по важнейшим делам при Верховном Суде РСФСР и отделе прокуратуры НКЮ РСФСР;

4. следователи военных и военно-транспортных трибуналов.

На основании специального закона следователь, как и сейчас, являлся независимой в процессуальном отношении фигурой. Его деятельность находилась под надзором прокурора и соответствующего суда, который в том числе был призван решать спорные вопросы между следователем и прокурором, возникавшие в ходе предварительного следствия. Контроль за расследованием уголовных дел и реализацией сведений, получаемых в ходе оперативно-розыскных мероприятий, осуществлялся местными народными судами, революционными трибуналами, коллегиями обвинителей, руководителями следственных комиссий, комиссарами юстиции и местными советами. Однако при расследовании уголовного дела № 02–29 такие надзорные функции, с учётом резонансности произошедшего события, взяло на себя ОГПУ

Ещё в феврале 1921 года нарком юстиции Д. И. Курский направил письмо заместителю председателя ВЧК И. К. Ксенофонтову, в котором обращал внимание на то обстоятельство, что к ведению уголовных дел на местах часто приступали следственные органы юстиции параллельно со следственными органами Чрезвычайной комиссии, «причём последние нередко не считаются с тем, что дело носит чисто уголовный характер и не включает в себя признаков, которые давали бы повод к рассмотрению этого дела ЧК». В результате фактически возникало два уголовных дела, которые либо поступали в один и тот же суд, тем самым затягивая судопроизводство, либо вообще рассматривались в разных судах, порождая совершенно абсурдную ситуацию, когда по одному и тому же делу выносились два несогласованных между собой приговора. Поэтому, когда ровно через год было принято постановление о реорганизации ВЧК в ГПУ, а затем — ОГПУ (Объединённое государственное политическое управление) при СНК СССР, на которое возлагались задачи по предупреждению, раскрытию и пресечению «враждебной деятельности антисоветских элементов», охрана «государственной тайны, борьба со шпионажем, с враждебной деятельностью иностранных разведок и контрреволюционных центров» за рубежом, а также с контрабандой, все общеуголовные дела подлежали передаче в ревтрибуналы и народные суды по принадлежности.

В основном деятельность ОГПУ сосредоточивалась на раскрытии политических и антигосударственных преступлений, при этом структурные подразделения управления получили право на проведение розыскных действий, дознания, предварительного следствия и мер административного воздействия. Так как теперь внесудебные репрессии были отменены, то ранее подготовленные следственными органами дела передавались в судебные инстанции, также были установлены процессуальные сроки проведения дознания и следствия органами безопасности, как и условия проведения обысков и арестов.

Таким образом, служба обладала всеми полномочиями по контролю за ходом следствия. Начиная со следующего дня — 15 апреля — все материалы по делу И. Сырцов направлял в копиях в Секретный отдел ОГПУ, устное указание об этом ему дал старший майор госбезопасности С. Г. Гендин[4]. По всей видимости, несмотря на обязанность сохранять тайну следствия, следователь пообщался с кем-то из журналистов.

После допроса свидетельницы В. Полонской он сделал самостоятельный вывод о том, что самоубийство В. В. Маяковского «вызвано причинами личного порядка», и уже на следующий день это, в общем-то, частное, мнение распространили столичные газеты, но по другой версии, чекисты специально «слили» оперативную информацию в прессу.

В бытовой характер самоубийства поэта никто особо не поверил, не согласился с ней и политический эмигрант Л. Д. Троцкий, к тому моменту находившийся в Турции. По его мнению, трагедия не имела «ничего общего с общественной и литературной деятельностью поэта… Это значит сказать, что добровольная смерть Маяковского никак не была связана с его жизнью или что его жизнь не имела ничего общего с его революционно-поэтическим творчеством. И неверно, и ненужно, и… неумно!» [1, 100]

В тот же день в газете ЦК ВКП(б) «Правда» появилось официальное сообщение: «…предварительные данные следствия указывают, что самоубийство вызвано причинами чисто личного порядка, не имеющего ничего общего с общественной и литературной деятельностью поэта. Самоубийству предшествовала длительная болезнь, после которой поэт ещё не совсем поправился». В том же номере главной партийной газеты говорилось о том, что «стремительная болезнь, нелепый срыв привели его к концу… Выстрел в сердце — ошибка, тягостная, непоправимая ошибка, но всё-таки только ошибка гигантского человека».

Как установило следствие, в наличии у поэта было несколько пистолетов. В архиве Государственного музея В. В. Маяковского сохранились удостоверение № 107 на право ношения «Маузера», выданное ОГПУ за подписью В. М. Горожанина и действительное до 1 декабря 1928 года, а также справки о выдаче

Маяковскому в 1919 году Петербургским комитетом Российской коммунистической партии карманного пистолета «Велодок» (свидетельство № 12, номер пистолета в нём не указан), произведённого Тульским оружейным заводом, бельгийского пистолета системы Браунинга № 268979 (9-мм модель 1900, разрешение № 8252/к, номер пистолета в разрешении также отсутствовал) от 1924 года и российского пистолета системы «Байярд 1908» № 268579 под патрон 6,35 мм (разрешение № 4178/22076), выданного в 1929 году. Все образцы из этого арсенала, за исключением армейского «Браунинга», являлись оружием самообороны, популярным среди обывателей, которые использовали его в основном для того, чтобы отбиваться от расплодившихся сверх всякой меры уличных хулиганов и грабителей. Наличие у Маяковского дефицитного «Маузера», по всей видимости, объяснялось его близкой дружбой с начальником секретно-политического отдела ГПУ Украинской ССР Валерием Михайловичем Горожаниным. Скорее всего, этот пистолет был подарен поэту харьковскими чекистами[5], а разрешение на его хранение и ношение подписал сам Валерий Михайлович, хотя и не имел на это должностных