Слушая животных. История ветеринара, который продал Астон Мартин, чтобы спасать жизни - Ноэль Фицпатрик

Ознакомительный фрагмент

class="p1">Вдруг я почувствовал, как трактор начинает крениться. А потом все произошло, как в замедленной съемке. Фаркоп трактора заклинило[1]. В моей голове промелькнули возможные варианты развития событий: если ось сломается или перекосится фаркоп, прицеп может все же сорваться и перевернуться. А может рухнуть и сам трактор вместе с прицепом, и драгоценный груз окажется в ручье. Все варианты сводились к одному: трактор с прицепом неизбежно рухнет в овраг, и урожай ячменя будет унесен бурным потоком. Интересно, что о собственной неминуемой смерти я даже не задумывался.

Пока я размышлял, слева появился несчастный комбайнер, пытавшийся перелезть через ограду, одновременно натягивая штаны: судя по всему, он справлял нужду на соседнем поле. Справа по дороге, отчаянно бранясь, бежал отец. Смысла его слов я не понимал, но опасался, что на этот раз порки мне не избежать.

В этот момент комбайнер застрял в ограде и свалился на землю, запутавшись в спустившихся до щиколоток штанах. Поднявшись, он подтянул брюки и кинулся ко мне и к балансирующему прицепу. Они с отцом подбежали ко мне одновременно. Прицеп продолжал раскачиваться. «Хватай цепь, Шон!» — крикнул комбайнер. Оба инстинктивно поняли, что нужно делать. Комбайнер кинулся к своей машине и подогнал ее к прицепу задним ходом. А отец схватился за цепь, которая, к счастью, оказалась обернута вокруг прицепного устройства комбайна, мгновенно намотал ее на крюк прицепа и скомандовал комбайнеру тянуть. Комбайн сдвинулся на несколько футов вперед, и прицеп перестал раскачиваться. Мое сердце замерло, когда я выбирался из кабины трактора. Комбайнер и отец подложили крепкие доски под колеса прицепа и медленно оттащили его от края моста. Помощь подоспела вовремя, и им удалось вытащить трактор с прицепом в безопасное место. Урожай ячменя не рухнул в ручей, но по моей уверенности в том, что я умею водить трактор, был нанесен сокрушительный удар.

Отец, понятное дело, был взбешен. Он никогда в жизни не то что не бил меня, но даже ни разу не шлепнул. Тем не менее я бы предпочел это словесной порке, продолжавшейся в течение нескольких дней.

Хотя я не могу припомнить, чтобы в годы моего детства отец хоть раз извинился или похвалил меня, если я что-то делал правильно, я знаю, что ему хотелось сказать что-то вроде фраз: «Я горжусь тобой» или «Я тебя люблю».

Но с его стороны это скорее могли быть не слова, а действия типа одобрительного кивка или молчаливой улыбки, а не объятий с похлопыванием по спине, которые были не в его привычках, как и у большинства ирландских фермеров того времени. Так что в детстве я не ждал похвалы и не стремился к ней — эта черта характера свойственна мне и по сей день.

В детстве и юности папа почти ни о чем, кроме фермерства, со мной не говорил, хотя я знал, что он втайне гордится мной. Мама рассказывала, что он говорил об этом другим людям, но только не мне. И к моему старшему брату отец относился гораздо суровее, чем ко мне, потому что он был воспитан в культуре, где настоящим мужчиной считается тот, кто никогда не плачет; справляется со своей работой; делает все, что нужно, и не стремится к похвалам, признанию и вознаграждению.

Несомненно, папа старался заботиться обо мне, моем брате и сестрах как можно лучше — как физически, так и финансово. Он оплачивал одежду и книги, которые были нужны для школы, и не раз помогал мне деньгами, когда я учился в университете. Но однажды был один особый случай, когда он дал мне что-то просто так, а не потому, что был обязан обеспечивать. Это произошло на мой десятый день рождения. Я до сих пор помню блеск в его глазах, когда он вручил мне синюю коробочку с часами Timex. Часы были круглыми, на коричневом ремешке. Отец просто протянул мне коробочку в коридоре нашего дома, кивнул и улыбнулся. Я открыл ее и, вне себя от радости, хотел обнять его, но он отступил назад, еще раз улыбнулся и ушел. Объятия были не для него.

Мама и папа обожали всех своих шестерых детей, в этом не было никакого сомнения. Но для них — а в то время и для всех ирландцев — объятия, поцелуи и другие физические проявления любви и симпатии были просто неприемлемы. Как только мы могли твердо стоять на ногах, мы сразу включались в жизнь фермы. Слабость и зависимость от постоянной лести или уговоров в нашей семье не поощрялись. За все свое детство я лишь раз видел, как мама и отец обнимались на кухне, да и то случайно, потому что я вошел неожиданно для них. Полагаю, что они обнимались чаще, чем я думал, ведь у них было шестеро детей. Просто публичная демонстрация привязанности в то время не считалась нормой поведения.

К старости отец немного смягчился. Когда я приезжал их навестить, мы добродушно подшучивали друг над другом. Наши отношения стали более дружескими, чем раньше. Оглядываясь назад, я радуюсь, что у нас появилась возможность посмеяться друг с другом в поздние годы жизни отца, когда я перестал быть его подручным на ферме или «сыном, который хочет стать ветеринаром». Но обниматься он по-прежнему не любил. Как-то раз, когда мы вернулись с мессы, по дороге с которой я позволил себе неуместные замечания по вопросам, касаемым Книги Бытия, мне захотелось обнять его на кухне. Это было физическое проявление моей готовности согласиться с его непримиримой точкой зрения, хотя сам я никогда не верил в «огненный шар» гнева Господнего. Отец буквально замер. Он не знал, как вести себя при такой демонстрации любви и уважения за верность своим убеждениям. И я отступил назад. Наверное, поэтому, став взрослым, я так часто обнимаю людей. Похоже, я изменил отношение к некоторым ценностям, но, кроме того, я верю в силу искренних объятий, ведь в них половина успеха в деле оздоровления человека — не тела как такового, но сердца и души.

В эмоциональном плане я сильно отличаюсь от своего отца — я иногда плачу и люблю обниматься, — но физически мы очень похожи, и у меня такая же привязанность к земле, которая, как и у него, течет по моим венам вместо крови. Когда я впервые увидел поле и покосившиеся фермерские постройки, которые должны были стать местом действия еженедельной программы «Супервет», я сразу ощутил какую-то первобытную связь со всем этим. Увидев эти ветхие амбары, я мгновенно понял, что это