Сигизмунд Дичбалис - Зигзаги судьбы

Ох, помню, как было ужасно произнести эти слова! С тех пор я не тронул ни одной вещи, не принадлежащей мне. Хотя нет… Обстоятельства, о которых будет рассказано ниже, вынудили меня много позже воровать еду у немцев и кофе у американцев!

Одно из последних воспоминаний детства — это несколько недель, которые вместе с бабушкой я провёл во фруктовом питомнике под Алма-Атой.

Яблони, яблони и ещё раз яблони. В компании мальчишек моего возраста я переходил от яблонь одного сорта к яблоням других сортов. Земля была устлана, как ковром, упавшими с деревьев фруктами (трясти яблони или лазать по ним нам не разрешалось). Мы объедались сочными фруктами до такой степени, что откусывали только самые привлекательные кусочки спелых, как бы покрашенных в розовые, жёлтые и красные тона плодов. Неба было почти не видно, так как оно закрывалось тяжёлыми ветвями деревьев. Мы бегали меж стволами — как бы в сказочном дремучем лесу — и наслаждались плодами, из-за которых произошло грехопадение Адама и Евы. Я думаю, что винить их за это нельзя! Это я понял, лёжа с раздутым животом под яблонями, на которых красовались плоды — один привлекательнее другого…

Но довольно о беспечном детстве, надо переходить к тому отрезку моей жизни, который называется отрочеством.

ПОСЛЕ СМЕРТИ МАМЫ

Теперь, в моих летах, уже трудно снова мысленно пережить этот драгоценный отрезок времени. Он бесценен, несмотря ни на какие переживания или даже страдания. Я был молод и не заботился о том, сколько у меня впереди лет, недель или только дней.

Отрочество — всё переносящее, всё прощающее, балансирующее, как на высоком канате, на надежде, грёзах и желании быть похожим на героев, приводимых обществом в качестве примера… но, увы, не всегда счастливое время нашей жизни.

Мое отрочество началось, как мне представляется, месяцев через шесть после смерти матери, когда я вернулся из санатория. Бабушка начала прихварывать, и я всё больше и больше оставался без надзора. Как шли мои школьные дела, увы, не могу вспомнить много, кроме троек, а то и двоек за поведение. Отдельные эпизоды, оставшиеся в памяти, не дают повода гордиться ими. Помню, как, чувствуя себя скверно, поднимался по лестнице и не дошёл до следующего этажа — меня стошнило на площадке к ужасному недовольству уборщицы, отчитавшей меня за пьянство в таком возрасте. Шёл же я в медпункт за разрешением уйти домой — меня трясло, мне было холодно, и внезапно поднялась температура. Кое-как дошёл я домой, благо было не очень далеко (мы жили на ул. Плеханова, д.6), и слёг с возвратившимися приступами тропической малярии, подхваченной несколько лет назад в Алма-Ате.

Болел я редко, любил уроки гимнастики и с помощью занятий спортом привёл своё тело в довольно крепкое состояние. Бегал на лыжах, катался на коньках, в каком-то спортивном клубе посещал занятия секций акробатики, бокса, джиу-джитсу и фехтования. Делал всё, чтобы быть дома как возможно меньше. Моё постоянное отсутствие очень возмущало бабушку, здоровье которой становилось всё хуже и хуже. Потом её разбил паралич, и наша соседка по квартире, Мэри Крих, наняла для бабушки кого-то вроде сиделки. Она отдала ей маленькую комнатушку, служившую раньше для хранения книг и вещей её мужа и брата, всё ещё арестованных и находящихся неизвестно где. Помню, как заходил я частенько к этой крепкой, здоровой деревенской девице и жаждал дотронуться до её крепкой груди, руки или ноги. Далее «дотрагивания» дело не шло, но чуть ли не каждую ночь снился мне её многообещающий образ. Да, это было мое отрочество.

В школу ходил я исправно, не пропуская уроков, но как-то бесцельно. К чему были эти все уроки алгебры, физики и литературы? Считать мизерные карманные гроши, сэкономленные на папиросы из копеек, данных мне на обед кем-нибудь из жильцов нашей коммуналки, я умел, а читать я. мог и без всяких уроков и рекомендаций — дома была большая библиотека, собранная мамой. То ли дело — спорт! Уроки гимнастики шли более и более успешно. Я вертелся на снарядах лучше всех, исключая моего единственного соперника Гошу Уварова, вечная ему память! Он был более эстетичен в своих движениях, даже ходил он как бы с подъёмом на цыпочки, но там, где надо было «выжать» или провертеть «солнышко» на турнике или параллельных брусьях, равных мне не было. Часто, для привлечения внимания какой либо одноклассницы, я подходил к шведской стенке и безо всяких усилий, как бы потягиваясь, жал «флажок» и услаждался громко произносимыми «ох!» и «ах!». Эх, лучше б я «выжимал» логарифмы и запоминал бы формулы химии и физики вместо этого. Как это получилось — из всего класса, без высшего образования, остался только я один! Ну, об этом поздно плакать.

В качестве развлечения по дороге в школу я запрыгивал на подножку трамвая и спрыгивал с неё, пока на моих глазах не отрезало ногу такому же, как и я, хулигану. Это здорово подействовало на меня и повернуло в лучшую сторону. Помню, как азартно играл с другими в лапту во дворе школы. Прямо через окно во двор, пользуясь каждой секундой перемены, бегали мы за мячом, и, услышав звонок, запыхавшиеся и вспотевшие, садились за парты, в течение первой половины урока только приходя в себя.

Для бабушки у меня, к сожалению, времени было очень мало. Оставшись сиротой, я начал жить самостоятельной жизнью без помощи кого-либо. Не помню, получали ли мы какую либо пенсию или пособие. Откуда у меня были деньги на обед в школе, я тоже не могу вспомнить. Но помню, что в 9 и 10 классах, подрабатывал я на еду, папиросы, редкое мороженое или ириски — в порту и на товарных станциях, через которые шли продукты и фрукты на экспорт. Работать приходилось по ночам. До школы добирался я перед самым началом уроков, и сидя за партой, мог подремать…

МОИ СПОРТИВНЫЕ УСПЕХИ

Втянувшись в тяжёлую работу грузчика, я окреп до такой степени, что, проходя однажды подворотню дома на углу Казанской и Гороховой улиц, дал такой отпор шпане, которая всегда задевала ребят из нашей школы, что с тех пор наши школьники проходили без опаски и туда и назад.

Вдохновлённый таким «уважением» к себе, когда я учился уже в 10 классе, задумал я навести порядок и в своем дворе дома № 6 на Казанской (ул. Плеханова). И здесь меня стали «уважать» — пригодились занятия боксом и джиу-джитсу. Но вот беда, нас задирали пацаны с площади Казанского собора. Уличные «бои» происходили регулярно.

Один из них описала мне Евгения Константиновна Трубач, которую я зову теперь просто Женя или «моя вторая мама». Дело было так: зашла она как-то в наш двор и увидела две группы пацанов в схватке «не за страх, а за совесть». В самой серёдке, стоял невысокий, но хорошо сложенный парень и дубасил и тех, и других, стараясь разнять дерущихся. Женя, будучи тренером по академической гребле, привыкла отдавать громкие команды с кормы «восьмёрок», как рулевая. Вот и в этой обстановке пригодился её громкий голос.