Сергей Аверинцев - Воспоминания об Аверинцеве. Сборник.

4. "Праведность межличностного общения"

В становлении индивидуальной эсхатологии особая роль принадлежит древнему Египту, а в создании всемирной эсхатологии — древнему Израилю и затем иудаизму. В древнеегипетской мысли бесповоротное решение личной судьбы осмыслено как суд: "Человек должен принести отчёт за свою жизнь, а его сердце сравнивается на весах с Правдой"[13]. По иному пути идёт библейская мысль, сосредоточенная не на судьбах индивида, а на судьбах "народа Божия" и всего человечества.

Христианство приносит весть о том, что эсхатологическое свершение уже началось, поскольку Христос "победил мир" (Ин. 16:33), Мессия пришёл в "последние времена" (1 Пет. 1:20). Образ эсхатона удваивается: в первом пришествии история преодолена лишь незримо, сокрыто от неверующих до второго пришествия. В Аверинцевском комментарии 1970 года сказано: "Эсхатологическое свершение перемещается во внутренний мир человека ("Царство Божие внутри вас"), однако через доктрину о втором пришествии сохраняется и для внешнего мира"[14]. Оппозиция внешнего/внутреннего снята в поздней редакции текста.

Приведу цитату полностью, поскольку раскрытая здесь мысль, согласно Аверинцеву, имеет центральное эсхатологическое и антропологическое значение: "Только второму пришествию предстоит выявить сокровенную реальность первого, но оно должно наступить неожиданно, в сроки, о которых верующим воспрещаются догадки и домыслы, застигая людей в рутине их каждодневного поведения (побудительный импульс к тому, чтобы вносить строгость к себе именно в эту рутину). В силу этого императив эсхатологиизаметно интериоризируется, как бы переносится в духовный мир человека и его религиозно мотивированные отношения с другими людьми ("Царство Божие внутри вас" — Лк. 17:21 — слова, которые в греческом оригинале и с учётом семитского лексического субстрата можно понять и "между вами", в праведности вашего межличностного общения).

"Праведность межличностного общения" как эсхатологический горизонт ведёт по ту сторону слишком схематической оппозиции индивид/мир. Откроем Евангелие от Луки 17:21 в аверинцевском переводе: "Царство Божие посреди вас"[15]. Здесь мы находим ключ к аверинцевской интерпретации философии Владимира Соловьёва.

5. Правда и "эсхатон"

В свете сказанного мы можем яснее понять значение формулировки, вынесенной Аверинцевым в заглавие его программной статьи: "Онтология правды как смысловая пружина мысли Владимира Соловьёва". Здесь Аверинцев выделяет первоначальную интуицию всей философии Соловьёва, исходный принцип и лейтмотив его творчества. "Речь идёт о поразительно конкретном, предшествующем всякой абстракции переживании "правды" — того самого "добра", оправдание которого философ предпринял в своём капитальном труде. Если, по свидетельству современника, Соловьёв "был честный, пламенный неутомимый искатель правды на земле, и он верил, что она сойдёт на землю" (слова Л.М.Лопатина), то "искание" правды и её "схождение" на землю ни в коем случае нельзя понимать иносказательно. Правду можно искать, правда может сойти, потому что во внутреннем опыте Соловьёва она не идеал, не "ценность", а реальность"[16].

Опыт этой реальности был затемнён в доминирующих идеологиях XVIII–XIX в.в.

Затемнение соответствующего опыта привело к "непереводимости" понятия правды (подробно эту проблему я описал в статье "Правда", опубликованной в книге "Словарь европейских философий: лексикон непереводимых понятий"[17]). Впрочем, о библейских корнях этого опыта, а также о проблематичности его для людей XX столетия замечательно говорит в книге "Размышление о псалмах" К.С.Льюис. Льюис отмечает в трагедии Расина аутентичное понимание "правды", восходящее к библейской поэтике "закона" в псалмах. Эта парадигма существенно отличается от мыслительных схем, возобладавших в эпоху Просвещения. "Идея правды — пишет Аверинцев, — идея добра вызывает у Соловьёва не просто любовь, но влюблённость. Влюбиться в Вечную Женственность — это ещё нам понятно; но влюбиться в правду! У людей более заурядных нравственный закон вызывает другие эмоции: с ним, с этим законом, неуютно, как со строгим, уважаемым, но не очень притягательным наставником. Ну, быть задетым, когда правду обижают, — для человека порядочного долг; но как видеть в правде источник упоения? Читателя удивляет, что в трагедии Расина древние израильтянки повторяют рефрен: "О, упоительный Закон" („О charmante Loi!"). Нам это кажется завитушкой во вкусе эпохи больших париков — но ведь это очень близко настроению ветхозаветных текстов, где закон назван "утешением для человека", "веселием сердца", сладостью "лучше мёда" (ср. Псалом 118/119, ст. 16, 24, 50, 103, 111 и др.). Не долгом, а сладостью. Что бы там не говорил Кант"[18].

Добавим, реальность эсхатологическая — в духе Лк. 17:21. Эрос правды по мысли Аверинцева запечатлен в стиле письма Соловьёва, для которого "мысль о правде — подлинное веселие сердца. Это всегда сказывается на стиле: каждый раз, когда философ возвращается к своему заветному делу "оправдания добра", к изъяснению нравственных перспектив, загорается его красноречие, движение фраз делается лёгким, окрылённым, словнотанцующим. В этом живом огне этического Эроса — обаяние всего написанного Соловьёвым, источник его силы"[19].

Но и слабость, "удобопревратность" этой тенденции мысли, безоружной перед соблазном утопического максимализма, Аверинцев подвергает критическому разбору[20]. Его дистанция по отношению к образу мыслей неоромантиков и символистов более всего проявляется в трезвости оценок и суждений, том особым этосе духовной трезвости, который греки описали категорией nepsis[21].

Nepsis как неизменный корректив мысли звучит в словах, которыми Аверинцев предваряет цитирование последней книги Нового Завета: "И простой эстетический такт, и тем паче христианская духовная трезвость решительно возбраняют вместе с самочинными догадками о „временах и сроках" конца этого зона (1 Фес. 5, 1), стилизацию событий под неадекватно-панически, патетически, литературно, морализаторски etc. - понятый Апокалипсис. С другой стороны, однако, всё, что церковный человек может помыслить и сказать о Церкви, само собою укладывается в матрицы парадигм, заданных именно Откровением св. Иоанна Богослова <…> Церковь, Невеста Агнца, есть явление эсхатологическое от самого своего начала, со дня Пятидесятницы <…> На литургическом языке Православия уже о временах земной жизни Христа говорится как о „последних". И ни одного здравомысленного верующего это не смущает, хотя по человеческому счёту с тех пор прошли два тысячелетия (и пройдёт ещё столько тысячелетий, или годов, или столько дней, сколько Богу будет угодно). Мы очень давно — эсхатон[22]. Эсхатологии противостоит не история, а псевдоэсхатологические подделки.