Давид Боровский - Александр Аркадьевич Горбунов

но наиболее точной в эту скорбную минуту»: «Ну, вот и кончилась ваша многолетняя тяжба с актерами за Володю».

«Смерть Володи, – записал Боровский в дневнике, – многое изменила. Ю. П. осознал масштаб личности. Да и страсти в труппе улеглись, затихли».

В них, говорил Любимов об актерах, сидело это бесконечно советское «а мне?», «а почему ему можно, а мне нельзя?». «Да потому что, – в никуда отвечал Любимов, – ты – не он».

Давид говорил, что у Высоцкого, «который вырастал в огромную величину, была особая чувствительность…» На прощании с Высоцким в Театре на Таганке, окруженном десятками тысяч людей, без оповещения, по зову сердца пришедших в центр олимпийской Москвы, Давид забился в угол сцены, к подъемникам и не сводил глаз с гроба.

В последний год жизни Высоцкий почти не бывал в театре. По серьезному счету его на «Таганку» тянули три «магнита»: Гамлет, Лопахин и Давид Боровский.

Известна история времен французских гастролей «Таганки» в 1977 году. Артистов в Париже в театр «Трокадеро», где они играли, возили на автобусах. Совершенно не считалось удивительным, когда Высоцкий заходил в автобус, говорил всем: «Здравствуйте», а ему практически никто не отвечал. Отворачивались к окну. Однажды Высоцкий возмутился: «Ну, что вы молчите?»

У Любимова проскальзывали нотки снисходительности в отношении к Высоцкому. У коллег Высоцкого актерская ревность – к успеху, к славе. У Любимова – ревность режиссерская, самая, наверное, «безразмерная» из всех театральных ревностей.

И это – при подмеченной Вениамином Смеховым способности (способности – театральные люди соврать не дадут – редкой) режиссера Любимова сохранять независимость от Любимова-человека. Споры, обиды, конфликты, не говоря уже о «не так посмотрел», «не поздоровался», «не то сказал», на его решении при назначении на роль в подавляющем большинстве случаев не влияли.

Как-то Алла Демидова и Владимир Высоцкий решили поставить пьесу Теннесси Уильямса «Крик». В «Крик» ее переименовал автор. Прежде она называлась «Спектакль для двоих». Любимов насмешничал: «Эти две так называемые звезды взяли пьесу, написанную для двух бродвейских звезд…» Репетировали Демидова и Высоцкий, выступавший и в роли режиссера спектакля когда придется – специального времени и сцены им не давали. Они договорились с Боровским, и Давид им помогал.

«Во время прогона первого акта, – рассказывала Демидова, – в зале сидели только Боровский и его приятель, кинорежиссер “Ленфильма”, который к нему приехал в гости». Больше никто не захотел прийти и посмотреть на работу коллег, действительно звезд той “Таганки”. Демидова говорит, что «это не был бойкот. Это было просто равнодушие. Равнодушие к тому, что происходит у других».

Смерть Высоцкого – сигнал о закате той «Таганки», поворотный для театра. Слабый сигнал, как всегда самый первый, но – сигнал. Давид почувствовал это раньше других. Почувствовал и Любимов, которому благодаря начавшейся работе над спектаклем о Высоцком в какой-то степени удалось вновь сплотить труппу. Правда, как потом выяснилось, на очень короткий период – до фактического запрета сразу двух важных постановок. Сначала «Высоцкого», а затем «Бориса Годунова». Анатолий Смелянский полагает, что «разрешенное диссидентство как способ театральной жизни больше не работало».

Любимов еще в октябре 1981 года на разборе проведенной репетиции «Высоцкого» сказал: «Я не считаю возможным существование театра и себя вне этого спектакля… Я бы лицемерил, если бы сказал, что легко покину эти стены. Но я твердо решил для себя: если этого спектакля не будет, я не считаю возможным прийти в театр и начать репетиции другого спектакля».

Разве не намек на возможное невозвращение в сентябре 1983 года из Лондона?..

Если Любимов выходил из себя или же его из себя выводили артисты, в частности Высоцкий, он мог разразиться гневным монологом, в котором не зашифрованная, а реальная угроза («если он – Высоцкий – не ляжет в больницу, я выгоню его из театра за пьянство и сделаю так, что он никогда не будет сниматься…»), сверхжесткая оценка («подумаешь, сочинил пять хороших песен, ну и что? Затопчут под забор, пройдут мимо и забудут эти пять песен…») и жалоба («меня бьют с двух сторон – с одной стороны реакционное чиновничество, с другой – господа артисты своей разболтанностью…»)

Когда Любимову предлагали выгнать из театра любого актера, замеченного в пьянстве, он только руками разводил и – растерянно: «Тогда не было бы и Качалова, и Москвина… половины, да нет – всего Художественного театра, они закладывали ох как…»

Примерно о том же, но другими словами говорил руководивший в Киеве Театром имени Ивана Франко, Гнат Петрович Юра. Когда у него спросили, почему же он дает роли артисту, который мало того что выпивает, так еще и ругает его на всех собраниях, Юра ответил: «Вiн ворог менi, але ж я не ворог собi» Давид говорил, что ему повезло знать лично Гната Петровича, который, по словам Боровского, «был невероятно демократичен: «В театре это вообще очень сложно. Считается, что авторитарность если где-то допустима, то только в театре».

Можно сколь угодно много приписывать Любимову сказанное о Высоцком, большей частью выдуманное теми, кто осуждал режиссера за «мягкотелость» по отношению к «своему любимчику» («честный склероз», по выражению Вениамина Смехова, охватил все честившие Высоцкого головы потом. «Какими все стали умницами и друзьями…»). В сухом же остатке – касательно отношения к артисту Юрия Петровича, которого раздражала – это было заметно – независимость поэта, – его монолог перед «Гамлетом» в Марселе.

На гастролях во Франции, куда власти советские не разрешили вывезти сверхпопулярный тогда в СССР спектакль «Мастер и Маргарита» (что позволило французам подначивать: «Что хорошо для Москвы, плохо для Парижа?»), Высоцкий загулял. Любимов организовал две «спецгруппы» для поиска исчезнувшего из гостиницы артиста, которому на следующий день предстояло выйти на сцену в роли Гамлета. Боровский вошел в состав группы, которую возглавлял Юрий Петрович. Их рейд по злачным марсельским местам обнаружил Высоцкого в ресторане и переместил артиста в отель.

Утром он отлеживался в своем номере, но никто не мог и франка поставить на то, что вечером «Гамлет» состоится.

На подмогу Любимов вызвал Марину Влади и после обеда собрал на разговор всех – на, как выразился режиссер Александр Вилькин, «специнструктаж».

«Ваш коллега Владимир Семенович Высоцкий, – произнес Любимов, – болен. Вся ответственность за сегодняшний спектакль ложится на каждого из вас лично и на весь коллектив в целом. Я с себя ответственности тоже, естественно, не снимаю. Причину происшедшего я сейчас ни с кем обсуждать не намерен. В Москве к этому вопросу я еще вернусь. Прошу твердо усвоить: Владимир Семенович болен. Сейчас у него в номере врач. Надеюсь, ничего страшного. Наверное, пищевое отравление. Просто пищевое отравление и ничего больше. Я уже вызвал Марину, она с минуты на минуту будет здесь и привезет все необходимые лекарства. Володя встанет и будет