Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II - Мария Павловна Романова

пока мы не вернулись в материковую Францию. Из корсиканского порта, где нас высадили, до Кальви вела длинная и пыльная дорога, которую мы проделали в старом «форде». Но дорога того стоила. За поворотом вдруг показался Кальви, который в розовом утреннем свете напоминал сказочный замок.

Кальви стоит на большой скале, нависающей над глубоким заливом. Городок окружен мощной стеной, возведенной в Средние века и отреставрированной французами; стена придает ему вид маленькой крепости. Дома, в основном старые и в разных стадиях обветшалости, теснятся на крутых склонах и неровных каменных террасах. Некоторые из них, в которых во времена генуэзского владычества жили богатые купцы и чиновники, еще сохранили дворцовое достоинство. Кальви гордится собой; считается, что именно здесь родился Колумб, хотя легенда не подтверждена никакими доказательствами. Везде чувствуется атмосфера старины и удаленности; подверженный всем средиземноморским штормам, городок не сохранил в своих стенах ни одного дерева или куста, что придает ему странно суровый вид.

Пять лет назад городок редко посещали туристы; даже в сердце Африки невозможно было чувствовать себя в большем удалении от мира и его удобств, чем в Кальви. Ирина оказалась права. Там почти нечего было есть, не было нормального водопровода, а санитарные условия были ужасающими; тем не менее мы прекрасно провели там время.

Я не собиралась оставаться на Кальви дольше двух недель, но мои планы внезапно расстроило одно происшествие. Много лет я страдала от болей в левой ноге; однажды, быстро шагая по единственной ровной тропинке, которая идет параллельно городским стенам, я почувствовала, как в моей левой лодыжке что-то хрустнуло. Нога подвернулась, и я упала ничком. Боль была мучительной. Врача в Кальви не оказалось. Решив, что у меня сильное растяжение и не в силах сделать хоть шаг, я проводила время либо в постели, либо на матрасе на полу гостиной. О том, чтобы уехать одной, не могло быть и речи. Пришлось ждать, пока хозяева соберутся домой и возьмут меня с собой. В те дни, когда была прикована к постели, я написала рассказ о Карпе, стараясь по возможности сохранить его язык и выражения. Работа доставляла мне огромное удовольствие; слова лились почти сами собой, и мне почти не приходилось ничего исправлять. Вечерами я читала остальным то, что я написала за день; слушатели смеялись так, что дрожали окна домика.

Вернувшись в Париж, я показала ногу нескольким врачам, но они не сумели поставить мне диагноз. К тому времени боль почти прошла, но хромота осталась. Лишь полтора года спустя, в Америке, я узнала, что порвала ахиллово сухожилие. Если бы меня прооперировали вовремя, я смогла бы ходить нормально; теперь же, судя по всему, мне предстоит до конца жизни оставаться с сильным увечьем.

Все новые впечатления, как милые и занятные, так и болезненные, пошли мне на пользу; они отвлекали меня от мыслей о моем материальном положении, которое с каждым месяцем становилось все более угрожающим. Теперь я расплачивалась за неопытность и безрассудство первых лет изгнания, и спасти меня от окончательной катастрофы могло лишь везение. Не знаю, сколько бессонных ночей я провела, ворочаясь в постели и думая о том, что со мной случится.

Моя мастерская давно уже переросла меня. Я больше не могла вникать в подробности сама и вынуждена была рассчитывать на других. Мне не везло с выбором управляющих: они оказывались либо слишком неумелыми, либо, наоборот, слишком проницательными. Любители, хотя и честные, были еще менее опытными, чем я; профессионалы же, опираясь на свои знания, плели интриги и занимались махинациями, о которых я не имела ни малейшего понятия, но за которые в конце концов мне пришлось отвечать. Поскольку я вела оптовое дело, оказалось, что я зажата между двумя категориями опытных профессионалов: с одной стороны – клиентов, с другой – подрядчиков и посредников, у которых закупала материалы. Все пользовались моей неопытностью. Клиенты неизменно не доверяли мне или притворялись, будто находили в моих изделиях брак, чтобы сбить цены; они бесстыдно торговались со мной и всегда одерживали надо мной верх. Оптовики же продавали мне свои товары по наивысшим ценам. Я была единственной любительницей в области вышивки в Париже, и быстрый рост моей мастерской вызывал зависть конкурентов, преимущественно старых компаний, которые давно утвердились на своем поприще. Еще трудней мне приходилось из-за того, что я была женщиной, к тому же разведенной.

Главное же, наверное, заключалось в том, что мне никогда не хватало капитала для развития компании, и после ее расширения я вынуждена была вкладывать в нее каждый заработанный сантим. Я все глубже залезала в долги, однако не желала признавать поражения. В то время я познакомилась с одной русской женщиной, которая, как казалось, очень заинтересовалась моими делами и предложила взять ее компаньоном. Располагая солидным капиталом, она была в состоянии внести крупную сумму. Мне пришлось согласиться. Очень скоро после того, как деньги были внесены, моя компаньонка начала выказывать недовольство. Так как ожидать прибыли было еще рано, я подозревала, что у ее раздражения есть иная причина. Я оказалась права; она рассчитывала, что может за деньги купить мою дружбу. Поняв, что ее расчеты не оправдались, она разозлилась на меня. Найдя какой-то предлог, она подала на меня в суд. Чтобы выплатить ей хотя бы часть суммы, пришлось продать последнюю ценную вещь, которая у меня оставалась, – мамино жемчужное ожерелье, которым я очень дорожила. «Китмир» находился при последнем издыхании.

Навалились и другие неприятности. Вдруг, за один сезон, вышивка вышла из моды. Я отчаянно и упрямо шла против течения, хотя куда разумнее было бы сразу же капитулировать. Какое-то время компания еще держалась на плаву, а потом мне пришлось признать свое поражение. «Китмир» в конце концов вошел в состав старой и почтенной вышивальной парижской компании. В знак признания прежних заслуг мастерской позволили сохранить название, и, хотя она больше не была независимой, сохранила многих клиентов, для которых по-прежнему остается «Китмиром».

Глава XXIV

В Америку с гитарой

Зимой 1928 года должен был появиться на свет новый член нашей семьи. Дмитрий и Одри сняли дом в Лондоне; они собирались оставаться в Англии до рождения ребенка. В конце осени я поехала их навестить, но из-за работы вынуждена была вернуться в Париж. Мы ждали по обе стороны Ла-Манша. Когда подошел срок, я не смела покидать дом, боясь упустить обещанный телефонный звонок из Лондона. Наконец, мне начали звонить друзья Одри – один за другим. Они сообщали, как идут дела. Дмитрий так нервничал, что