Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова - Андрей Васильевич Андреев

философской идеи или доминирующей в этот период эффектной формулировки («лукрецианский пессимизм», «эфемерность „Я“», «безрадостный материализм» и многие другие). Общее представление о философских идеях и переживаниях Вавилова можно составить по приводимым далее фрагментам дневников последних 12 лет его жизни, но некоторые из этих идей настолько интересны, что заслуживают более подробного анализа – им будет посвящена вся вторая часть книги.

1939

10 июля 1939

Горы, снег, ели, снежные вершины и снова прежнее непонятное: на пути от камней и облаков до Ньютона какой-то резкий скачок. Существование без сознания на одном конце и резкий свет сознания на другом и переделка природы.

Поезда, аэропланы, туннели, вот-вот соберут уран и освободят энергию атомного ядра. По-прежнему непостижимо.

11 июля 1939

…страшная досада на часы в одиночестве, когда, как вот сейчас, шумят горные реки, солнечный свет погибает в темном бархате елей на горных склонах, а «вдохновения» нет, нет нового, строящего, изменяющего. Из машины превращаешься в творца, можешь превратиться, а на самом деле сломанная, неподвижная машина, лежащая в сарае.

12 июля 1939

…чтение превратить в творчество редко удается. А вместе с тем чтение – самый лучший отдых (для меня). Пассивное творчество. Также почти действует тихое смотрение…

14 июля 1939

Поразительны сны. ‹…› Как создаются эти подсознательные обобщения, концентрированные фото-экстракты? Кто же это знает! Это задача практической теории познания. Сам я думаю, что из этого подсознательного источника в науке и искусстве родилось самое большое и интересное.

Есть, таким образом, что-то вне сознания, лежащее как клад, создающееся диковинным путем, конечно, бессознательным анализом и синтезом ощущений, что вдруг проявляется, как изображение на снятой пластинке, облитой проявителем.

16 июля 1939

Живое не нарушает «законы природы», но оно вполне в состоянии осуществлять пространственно-временные сочетания в спокойной, спящей, медленно изменяющейся природе немыслимые. (Примеры: концентрация радия, соединение меди и всякой дряни в радиоприемник, аккумуляция 50 тонн урана в одном месте.) Наука только что началась, предоставьте людям тысячи лет таких же темпов, как в современной Европе и Америке, и, конечно, появятся homunculus’ы[266], разрешится проблема энергии, миры объединятся, смерть может перестать быть неизбежной, никакого запрета пока всему этому нет. Личное человеческое – громадный фактор, но его надо подчинить задачам коммунистического общества. А само общество должно понять свою основную задачу – ускорения эволюции, трансформацию природы. С личной точки зрения, может быть, все это безжалостно, но все же Гейневский «дурак» как будто бы получает вполне определенный оптимистический ответ. Цель есть – грандиозная, умопомрачительная. Вот Grundgedanke[267] для «Фауста и Леонардо».

А самое главное – этой цели помогает и сама природа (вне сознания). Напоминаю[268] сны. (Кстати, сегодня совершенно гениальный сон – свидание с Екатериной Второй. Вот это сон!)

8 августа 1939

Всю жизнь время от времени возникают эти места, неглубоко, поверхностно, мимолетно, но систематически. Сначала (в возрасте 3–4 лет) смутные рассказы о глаголевской даче на берегу Москвы-реки с покосами, с коровами, с молоком, на котором мы выросли на Пресне. Затем поездки на лошадях, на тройках в монастырь. На велосипеде. Монастырская гостиница с громадными циклопическими блюдами. Веселые монахи с гитарами, в дупле бутылка водки с колбасой. Внизу «монастырская слобода» с монашьими женами. Дютьково, обрывы, холодная Разварня с купальней иеромонаха Исайи, расписанной и обвешанной иконами. Суковатая палка Исайи, с угрозой нам, раздевшимся в его купальне, дипломатические переговоры, а потом мирный разговор и рассказ о том, как в 1905 г. забастовавшие монахи выволокли Исайю на снег в одном белье. Но не тут-то было, спасла тренировка Исайи, купавшегося круглый год в Разварне. После революции – лето на бывшей глаголевской даче, мокрое, премокрое. Потом в Марьине в 1935 г. в грязной избе. Теперь бестолковый «дом отдыха Академии наук». Тихая мелкая маленькая река. Ленивые пейзажи. Купающееся человечество. Нет тишины, неприятное московское négligé с combaroko[269]. Опять ни творчества, ни созерцания, а довольно нудная жизнь, с болезнью желудка, ненужными дипломатическими разговорами, безмыслием. В таких условиях жизнь становится непонятной и проще и спокойнее стать деревом, скучным маленьким подмосковным деревом, во мху, около окурок и сора.

18 августа 1939

Все собралось в безрадостный фокус. Усталость, безмыслие, бесперспективность, жизненная атрофия и тщетное стремление к творческой активности и созерцательному спокойствию. ‹…› Смотрю на звезду ночью. Светящаяся точка. Ну, что же, я знаю, что это целое Солнце, что в центре этого Солнца миллионы градусов и прочее – на деле все человек и светящаяся точка. Беспомощное знание и сознание.

1940

10 марта 1940

…первый раз в жизни длительно заболел, какой-то поганой неотвязчивой легочной болезнью. Маленькое воспаление легких, бронхит, плеврит, потеря аппетита, похудание, слабость. И так «по синусоиде» уже полгода. Случайно попал в больницу, где уже 12 дней. Убедился, что мало разницы между больницей и тюрьмой. Главное, из субъекта становишься объектом, «Versuchskaninchen»[270]. Предстоит еще санатория. Тоже вроде тюрьмы…

12 марта 1940

На днях, рассматривая на рентгеновском экране мои кишки и прочее, один врач выразился: «да у него вообще стиль готический». Вполне правильно и не только в отношении скелета, кишечника и общей конституции, но и гораздо глубже. Средние века, Фауст, разноцветные витражи, алхимические бредни, «жил на свете рыцарь бедный» – все это есть. Верно, стиль – готический.

И вот этому стилю такой безжалостный диссонанс обстановки больницы – материализм как факт. Материализм как философия, в нем столько же романтизма и готики, сколько и в идеализме. Но материализм уколов, горшков, мочи – обращаешься в камень, стул. Отсюда и настроение.

Ощущение «вороны в павлиньих перьях» или того хуже, когда и большинство окружающих «павлинов» по существу вороны. Мерзко.

21 марта 1940

Люди встают, едят, рассматривая сами себя как Versuchskaninchen, которое нужно в меру напитать, заботятся, чтобы проанализировали их мочу, кал, мокроту, высиживают часами у докторов, «спасают себя». Разговоры примитивные, как на приеме у доктора. Ну что же, надо ставить точку над i. Человек – скоропортящаяся машина, в своих высших проявлениях вполне понимающая, что он машина, которая рано или поздно сломается и попадет на кладбище или в крематорий. ‹…› Людям совершенно необходимо разыскать «абсолют», не религиозный, а какой-то совсем иной. Кто найдет его, спасет человечество. Иначе жизнь только за счет внутренних секреций, но не с воли и соизволения сознания.

23 марта 1940

Я, это изменяющееся от рождения до смерти,