Анна Ветлугина - Бах

Мне думается, она ничего не сжигала и вовсе не отказывалась от музыки в пользу семьи. Для настоящего музыканта такой отказ чреват серьезными духовными кризисами. Она являлась профессионалом, а вовсе не музицирующей барышней, имя которым — легион. Ей удалось стать придворной певицей во времена, крайне неблагоприятные для женского вокала, а особенно — для вокалисток из Германии. Тогда, за редким исключением, могли рассчитывать на успех лишь певицы-итальянки. Но Анне Магдалене все же удалось «пробиться».

Что же произошло после замужества? Бах вовсе не запрещал жене участвовать в концертах. Более того, он постоянно занимался ее музыкальным развитием. Как-то это не вяжется с образом грозного главы семейства: «Молчи, женщина, твое место у плиты».

Возможно, ей стало «не до музыки». Легко предположить такое, вспомнив, постоянные беременности, кормления и детские смерти. Но с таким выводом не согласуется гора партитурной бумаги. Она совершенно несовместима с полным погружением в материнство.

Семья Бах предпочитала нанимать нянь, а не нотных переписчиков. Так оказывалось выгоднее? Навряд ли. Ведь к услугам Иоганна Себастьяна в Лейпциге всегда имелись дармовые силы — ученики и старшие сыновья.

Легче предположить, что Анна Магдалена получала таким образом профессиональную реализацию. Вдруг она, одна из очень немногих, смогла разгадать истинную ценность музыки своего супруга? Тогда занятия ЕГО музыкой добавляли к ее самооценке гораздо больше, чем все концерты, вместе взятые.

Мне думается, именно успешной профессиональной реализацией можно объяснить, почему, имея столько детей, Анна Магдалена окончила свои дни в богадельне. Даже слабоумный Готфрид оказался пристроенным в семью мужа сестры, а она — нет. Возможно, верная подруга гения уделяла его музыке слишком много внимания, забывая о детях, и те, повзрослев, отплатили ей за это.

Иначе трудно понять, как могли вполне приличные и обеспеченные люди оставить в беде даже мачеху, не говоря уже о родной матери.

Представим себе один из дней ее пока еще счастливой жизни. Один из дней 1725 года.

Звуки музыкальных инструментов, доносящиеся из каждой комнаты. Запахи с кухни. Беготня и визг. Белокурая женщина с уставшим лицом сидит за столом. Перед ней — исписанные партитурные листы. Рядом со столом — колыбель, которую она качает ногой, не отрываясь от работы. Там Готфрид, Он еще слишком мал, чтобы обнаружить свой душевный недуг, но характер имеет неспокойный. Вот и сейчас плачет, все громче, а успокаивается только на руках у матери, но у нее нет возможности заняться ребенком.

Она «слушает» глазами очередную кантату, перенося уже знакомые фрагменты на чистый лист. Вот мелькнула риторическая фигура, о которой муж говорил недавно. В нисходящих пассажах Анне Магдалене видится Спаситель, спускающийся к людям с горних высот. Как заманчиво погрузиться в Священное Писание, пересказанное нотами, но плач нарастает, а партии необходимо раздать исполнителям сегодня вечером. Женщина достает дитя из колыбели. Кладет его на левую руку, с трудом находит немного более удобную позу и продолжает покрывать листы уверенной разборчивой скорописью.

Решительным шагом входит глава семейства.

— Анхен…

— Вот, заснул, — торопливым шепотом сообщает она, указывая взглядом на младенца, — теперь наверняка успею. — Снова берется за перо, но, не удержавшись, говорит: — Ты, как всегда, прав. Catabasis получился такой величественный!

Супруг довольно улыбается:

— Будем надеяться, органист изобразит его со всей отчетливостью. Ты ничего не забыла?

Она испуганно оглядывается. Разве он просил переписать еще что-нибудь, прежде кантаты?

— Анхен, у тебя сегодня день рождения.

Она вздыхает. Ну да. Только когда праздновать? Христина София болеет, Готфрид готов спать только на руках, а срок сдачи кантаты никто не изменит.

Иоганн Себастьян открывает шкаф и достает оттуда нечто, завернутое в бумагу.

— Это тебе, дорогая. Извини, что подарок скромен.

Он кладет бумажный сверток на стол перед женой и берет на руки спящего сына.

Анна Магдалена осторожно разворачивает подарок и радостно ахает. Там лежит нотная книжечка, да такая красивая! Ее зеленый кожаный переплет обрамлен золотой каемкой, а как изящны два маленьких замочка с ленточками!

— Обещаю наполнить ее приятными и полезными пьесками, — говорит супруг, — а пока я написал там тебе стишки — забавные и поучительные.

Всегда, когда я раскуриваю мою трубку,набитую хорошим табаком,для удовольствия и препровождения времени,она вызывает во мне грустные представленияи указывает мне,что я, в сущности, схож со своей трубкой!Она сделана из той глины и земли,из которой происхожу я сами в которую я когда-либо опять превращусь.Трубка упадет и разобьется,в руке моей останется только разбитый черепок;такова и моя судьба.Сколь часто при курении,разминая пальцем горящий табак в моей трубкеи обжигаясь, я думаю:о, если уголь причиняет такую боль,то как же жарко будет в аду!

— Как грустно… — шепчет Анна Магдалена и непроизвольно тянется к мужу и сыну, будто смерть уже приготовилась отнять их. Иоганн Себастьян, подмигнув жене, переворачивает страницу. Со вздохом она продолжает чтение:

Если ты рядом,я с радостью встречусмерть и вечный покой.Ах, был бы сладостенмой конец,когда б твои прекрасные рукизакрыли мои верные глаза[22].

Дочитав, она смотрит на супруга:

— Роскошный подарок! Как можно называть его скромным?

— Я буду записывать туда не только свое, — задумчиво говорит он. — Есть отличные вещицы у Бёма, Куперена, Хассе… Может, напишет нечто недурное кто-нибудь из мальчишек.

Она растроганно улыбается, но мысли ее уже блуждают вокруг незаконченной кантаты. Время-то не ждет. Но Иоганн Себастьян считает по-другому.

— Оставь, — решительно говорит он. — Я попрошу доделать старосту третьего хора. У тебя день рождения сегодня.

Анхен вопросительно смотрит на мужа:

— Попросить испечь пирог? Или…

— Или! И пирог, разумеется, тоже. Но мы сегодня обязательно помузицируем. В последнее время мы слишком редко стали собираться вместе.

Они отдают сонного Готфрида няне и отправляются в гостиную, где стоит клавир. Узнав о готовящемся домашнем концерте, радостно сбегается молодежь — семнадцатилетняя Катарина Доротея, пятнадцатилетний Фридеман, а также Эммануэль и Бернхард. Братья шутливо спорят — кому вести Generalbaß[23]. Потом, уступая место старшему, начинают настраивать скрипки. Анна Магдалена с Катариной распеваются. Глава семейства берет альт. Амбиции солиста ему неинтересны, он любит находиться в самой толще музыкальной ткани.