Илья Ильф - Сборник воспоминаний об И.Ильфе и Е.Петрове

Это было после ряда его творческих вечеров в Ленинграде. Вечера имели шумный, неистовый успех. Петров очень близко принимал это к сердцу, был радостно взволнован и совершенно растрогался, когда на вечере в каком-то художественном институте ему торжественно преподнесли маленького позолоченного теленка, специально сделанного для него студентами.

Осенью 1938 года меня и Слободского принимали в Союз советских писателей. Петров присутствовал при этом, произнес много хороших слов о нашей работе, которые я позволю себе опустить, и особенно почему-то напирал на то случайное обстоятельство, что один из нас недавно окончил Литературный институт и сдал государственные экзамены на «отлично». Этот скромный факт произвел на Петрова столь глубокое впечатление, что он никуда не мог уйти от него в своей речи. Упомянув о нем в третий или даже в четвертый раз, Евгений Петрович не без юмора заметил:

— Но я, кажется, начинаю повторяться и потому лучше закончу свою речь…

Он горячо защищал свои литературные симпатии. Помню, как ополчился он раз на критиков, щипавших тогда Юрия Германа.

— Отличный писатель, — кипятился Евгений Петрович, — не понимаю: чего они от него хотят? Виноват он только в том, что его интересно читать.

Помню наш разговор о Сергееве-Ценском. Он страшно накричал на меня за то, что я сдержанно отозвался об одной из его книг.

— Это великолепный, огромный мастер, — кричал Петров, — и я удивляюсь, что вы так говорите о нем! Возьмите его книгу «Массы, машины, стихии». Ведь это лучшее, что было у нас написано о мировой войне. Сознайтесь, вы ее не читали?

Я сознался.

— Так прочтите, — сказал Петров, — и тогда говорите. Видимо, тема разговора давно волновала его. Скоро в «Литературной газете» появилась большая статья Петрова, где я нашел несколько абзацев из нашей беседы. С восторгом говорил всегда Петров о Маяковском.

— Это был человек неслыханного остроумия, — говорил он, — и учтите, что когда в «Крокодиле» его вещь не вызывала смеха, он не спорил, не доказывал, что это смешно. Он просто читал другую вещь. А вы всегда спорите. О чем же спорить? Или смешно, или не смешно. Вот и все.

Весной 1939 года мы встретились с Петровым в «Крокодиле». Он был весел, собирался в отпуск и, оставляя кому-то доверенность, заявил, что самые любимые его слова на свете, которые приятнее всего ему писать, — это «причитающиеся мне».

Мы принесли в редакцию «Крокодила» нашу первую пьесу-комедию «Обман зрения». Петров живо заинтересовался папкой с пьесой, взвесил ее на руке, прочел список действующих лиц. Ему явно было по душе, что мы написали большую, полнометражную вещь.

— Три действия, — повторял он, — шесть картин. Молодцы! Молодцы! И у девушки имя хорошее — Тая. А вы слышали, есть такое имя — Ая? Это две сестры: Ая и Тая. Ну, желаю успеха!

Мы разошлись по разным комнатам редакции. Примерно через час я шел один по длинному коридору «Правды». Вдруг кто-то нежно потрепал меня по плечу. Я оглянулся. Это был Петров. Он ласково улыбался и кивал мне. Я очень удивился. Евгений Петрович был чрезвычайно сдержан и даже суховат в обращении, он не баловал нас такими проявлениями симпатии.

Кратчайшей дорогой к его сердцу был труд, честная, добросовестная работа. Это я хорошо понял тогда. Речь идет, конечно, о принципах Петрова, а не о нашем доморощенном детище.

Зимой 1940 года Ленинградский. Дом писателей пригласил меня и Слободского участвовать в очередном клубном дне. В гостинице «Астория» мы узнали, что рядом живет Петров, только что вернувшийся с финского фронта. Это было дня за два до мира с Финляндией. Мы зашли к Петрову. У него был грипп, температура за 38, был он сильно простужен и утомлен. Лицо его не выражало ничего, кроме усталости. На столе стояли ваза с фруктами и бутылка легкого вина.

— Наливайте сами, вино хорошее, — тихо сказал Петров. Он лежал в кровати.

Слободской налил себе бокал.

— А вы? — обратился ко мне Петров.

— Простите, я не пью, Евгений Петрович…

В тусклых глазах больного зажглись коварные искорки.

— Может быть, вы и не курите? — спросил он, приподнимаясь на локте.

— Да, не курю…

— Да вы, кажется, и не женаты? — сказал Петров, садясь в постели.

Я не был тогда женат и честно сознался в этом.

— Товарищи! — сказал Петров громким, свежим голосом. — Товарищи! Прошу встать! Среди нас присутствует ангел!!!

Было совершенно очевидно, что человек с таким запасом юмора не мог долго болеть.

Вскоре после того, как Петров был назначен редактором «Огонька», он вызвал нас к себе.

— Вам надо писать большую вещь, роман или повесть! — категорически заявил он. — Хватит бездельничать! Пишите, а я буду вас печатать в «Огоньке» с продолжением. Когда-то Кольцов вызвал меня и Ильфа и сказал нам то, что я сейчас говорю вам. И мы написали «Золотого теленка».

Мы сказали, что пишем пьесу, собираем новую книгу фельетонов и вообще работаем не покладая рук. Тогда-то и сказал нам Петров, что мы горим на работе, предварительно застраховавшись от пожара.

— Пьеса пойдет и пройдет, а книга останется, — сказал он еще. — Неужели у вас нет никакого сюжета?

Мы рассказали ему очень сумбурный сюжет комической повести «Сорок восемь Ивановых». Это был довольно грубый слепок с «Двенадцати стульев».

— Неважно, — сказал Петров. — Главное, пишите. Важна не рамка, а картина. Помните: вам надо писать большую вещь!

Мы так и не написали этой повести. Но это уже не вина Петрова. Он сделал все, что мог.

Я подхожу к концу своих записок, и мне хочется отдельно поговорить об Ильфе, которого я не знал, но чувствовал почти при каждой встрече с Петровым.

Для Петрова Ильф жил и после своей физической смерти.

«Ильф обычно говорил», «Ильф поступал так», «Ильфа это всегда возмущало», «Ильф это очень любил» — таковы были любимые фразы Петрова. Ощущение всегда было такое, будто Ильф куда-то надолго уехал, или болен, или спит в соседней комнате. И с каким уважением, с какой любовью произносил Евгений Петрович имя своего замечательного друга! Его блестящее предисловие к «Записным книжкам» Ильфа, такое лирическое и сдержанное, написано именно в этом тоне.

Последний раз я видел Петрова осенью 1941 года в Москве. Шла война, город бомбили каждую ночь. Я работал в литературной редакции «Окон ТАСС», делал тексты к плакатам. Петров много писал для заграницы, его там знали, и когда в Москву приехал известный американский писатель Эрскин Колдуэлл с женой, Петров был их добровольным гидом. Жену Колдуэлла, фотокорреспондента Маргарет Колдуэлл, заинтересовали «Окна ТАСС». Петров привел ее к нам. Он необычайно торжественно представил ей писателей и художников, делавших «Окна».