Ирина Млечина - Гюнтер Грасс

Обе возможности, обе точки зрения в книге борются друг с другом. Только к концу эти два повествовательных потока сходятся и возможность уничтожения человеческого рода уже становится фактом… Рассказчик оказывается побежденным. Это входит в сферу ответственности автора: «У меня кончились аргументы в пользу человеческой позиции… Крысиха оказалась более убедительной…»

Грасс писал: «Литература не в состоянии сдержать соскальзывание в пропасть. Но своими средствами она может обратить внимание людей на то, что существует угроза такого соскальзывания. То, что вытеснено, она может довести до сознания читателей. Как потом действовать — это другой вопрос. Мой скепсис и пессимистическая оценка происходят от того, что не совершается никаких решительных шагов, даже несмотря на знаки близкой катастрофы, которая грядет в нашем собственном доме. Возьмем умирание лесов, тут мы переходим к банальной политике… Все превращается в болтовню, побеждают чьи-то интересы… Еще хуже обстоит дело в сфере вооружений… Автор может исходить только из реальности, в том числе политической реальности… И поэтому его аргументы — по сравнению с аргументами Крысихи — становятся все слабее и слабее…»

Крысы в романе возмущены: человек, придумавший космические корабли и множество других удивительных вещей, всегда гордившийся победами разума над тьмой и мракобесием, отныне решил «отказаться от разума». «Всё больше людей делают ставку на жизнь без разума», — констатирует Крысиха. Человечество ведет себя так, словно время, отпущенное ему, безгранично. Люди живут по принципу: «После нас хоть потоп», — демонстрируя беспредельный эгоизм и равнодушие к согражданам и современникам. Крысиха фиксирует все пороки современной цивилизации: человечество раздираемо социальными противоречиями, миллионы детей на планете гибнут от голода, не изжиты болезни, нищета, безработица, национальный гнет, расовая нетерпимость. И конечно, первейшее место в перечне смертных грехов занимают неумение и нежелание жить в мире, извечная тяга к войнам, гонка вооружений. И заметим, всё это писалось еще до того, как столь очевидно вышли на первый план новые вызовы глобальной эпохи — терроризм, локальные и религиозные конфликты, участившиеся природные катаклизмы, недостаток ресурсов и т. д.

Непредвзятый свидетель, Крысиха подмечает то, что реально волнует миллионы людей в разных уголках земного шара, о чем с тревогой говорят публицисты и общественные деятели, ученые и практики. Она лишь гротескно заостряет, метафорически сгущает то, что пытаются прогнозировать авторы футурологических изысканий. По-своему держит в поле зрения и экологические и демографические проблемы, донимает повествователя своими суждениями об утрате морально-этических критериев, об опасной дегуманизации человеческих отношений. Настаивая на своих пессимистических предсказаниях, она в то же время осуждает сторонников «финалистских» теорий, этого «последнего мировоззрения» человечества, ибо такая точка зрения рождает чувство обреченности, пассивность и безразличие. Так же как неоправданное, не подкрепленное реальными мирными усилиями взаимное «обнадеживание».

С точки зрения Крысихи, человек предстает как «фактор ненадежности». Пожалуй, главное обвинение можно свести к одной формуле: безответственность. Проблема индивидуальной, общественной, всечеловеческой ответственности выдвигается здесь в центр интеллектуальной рефлексии. Люди хотели быть «свободными от страха, от забот, от грехов, от долгов и, главное, от ответственности». (Помните, как в «Собачьих годах»: «Все хотят забыть долги и вину»?) Более того, люди совершили нечто совершенно недопустимое, перепоручив жизненно важные решения технике (уже возникает слово «компьютер»).

Грасс признавал, что его роман — своеобразное прощание с оптимизмом в отношении прогресса (мы помним, что взгляд писателя на прогресс и раньше был весьма своеобразным — он выражен, к примеру, в произведении «Из дневника улитки»). Грасс говорил: «Для меня это тупик европейского Просвещения… Когда я думаю о своем поколении, которое в 1945 году нашло сплошные руины, то, несмотря на разруху, была перспектива. Не только восстановление. Была мечта о другой Германии… Были надежды, они были реальны… В них был шанс». Но шло время, и Грассу было всё труднее разглядеть хоть сколько-нибудь реальную основу для надежды.

Конечно, рассказчик в романе продолжает сопротивляться констатациям Крысихи. «Нет, крыса, нет! Пока нас еще много! Пунктуально в новостях сообщается о наших достижениях. Мы задумываем планы, которые сулят успех. По крайней мере на какой-то срок мы еще здесь!..» Но крысы проникли повсюду — и к эскимосам, на Северный полюс, в пустыню Гоби, в Мекку и Иерусалим. Крысы, которых когда-то не взяли на Ноев ковчег, проникли и туда. И человечеству не избавиться от них, тем более что, как продолжает уверять Крысиха, человечества-то больше нет. «Ничто не напоминало бы о вас, если бы не мы», — внушает она рассказчику.

Еще в 1982-м, за четыре года до выхода романа, Грасс выступал в Риме в связи с присуждением ему премии Антонио Фельтринелли. «Современная действительность, — говорил он, — ставит будущее человечества под сомнение, подчас просто исключает его. День ото дня вокруг нас неуклонно растут нищета, голод, загрязнение воздуха, отравление вод — и арсеналы оружия, которое множится словно само по себе и способно уничтожить всех не один раз, а многократно…

Рим, где я выступаю сегодня, город огромного исторического значения, ассоциируется теперь в нашем сознании с Римским клубом[2] и его докладами. Для нас эти объективные доклады — откровение. Нет, не кара богов угрожает нам. Не Иоанн Богослов рисует нам мрачные картины, предрекающие всеобщую гибель, не какие-либо гадания чернокнижников служат нам оракулом. С объективностью, соответствующей нашему времени, нам предъявляются колонки цифр, в которых суммируется смертность от голода, статистические данные, характеризующие рост нищеты, таблицы, куда сводятся экологические катастрофы, безумие как результат вычислений. Апокалипсис как итог бухгалтерских расчетов. Оспаривать можно разве что знаки, стоящие после запятой, но вывод неопровержим: уничтожение человека человеком началось.

Я полагаю, что вера ученых в будущее как гарантированную арену развития если и не утрачена окончательно, то несомненно поколеблена, а потому надеюсь, что буду говорить от имени всех лауреатов, когда попытаюсь вкратце изложить, что я думаю сегодня о своем ремесле писателя, и поставлю под вопрос литературу и самого себя…»