Юрий Аракчеев - В поисках апполона.

Те несколько дней, пока шла открытка, были, как выяснилось потом, для меня передышкой, потому что Павел Иванович позвонил и пришел.

Совсем непохожий на военного, подполковник-инженер в штатском спокойно и тихо как-то ходил по моей квартире, спокойно слушал, когда говорил я, но больше сам говорил, а я с удовольствием — и совсем неспокойно! — слушал… А рассказывал он, кроме прочего, о поездке с приятелем на Алтай в позапрошлом году, о прекрасных бабочках, которых он там наловил, среди этих жертв его были и Парнассиусы, то есть столь почитаемые мной солнечные Аполлоны, один из видов которых так и называется: Феб. Аполлон-Феб. Солнце солнечное. А еще эребий упоминал и желтушек с прекрасным тоже именем Аврора…

А ведь Алтай-то еще когда был у меня в числе мест, о которых мечталось! Еще, помнится, в юности у Пермитина читал и уже тогда начал мечтать. Куда ж деться было теперь, если там, оказывается, Аполлоны, да не один вид, а разные, еще какие! Про один из видов — Клариус — было сказано Павлом Ивановичем, что редок он очень, эндемик, а потому, может быть, в мировом каталоге бабочек ценится особенно высоко, но если очень дорого стоит мертвый экземпляр бабочки, то во сколько же оценить хорошую фотографию этого «ювелирного изделия» природы? И пусть пока не дошли мы в массе до истинной оценки — что хорошая фотография несравнимо ценнее убитого экземпляра хотя бы потому уже, что не уничтожает сам экземпляр и, не уничтожая, делает его в то же время достоянием миллионов — пусть не дошли мы до высот этого понимания в массе, но, верю я, дойдем! А потому как же не загореться мне было немедленно ехать снимать теперь на Алтай?!

Павел Иванович говорил тихо, я слушал его по видимости тоже довольно спокойно, но уже с некоторым оттенком обреченности понимал: поеду. Уже тогда чувствовал, что рановато, пожалуй, мне ехать, ибо слишком частые поездки, неосмысленный перебор опасны в смысле истинного восприятия и того самого возвращения к себе и к тому первоначальному, что и является по сути главным смыслом. Да и долгов много, например ненаписанный очерк, но… Что же делать!

— Когда нужно ехать, чтобы всех этих бабочек застать, Павел Иванович? — спросил я обреченно, понимая, что все равно не справлюсь с рвущимся, разгорающимся, словно пламя неудержимого лесного пожара, желанием, в котором сверкали уже разноцветные искры: новые бабочки!.. цветы новые… желанный издавна край… реки!.. скалы!.. жарки на плоскогорье, голубые озера… но главное, главное — Аполлоны! разные! новые! неведомые!..

— Лучше всего сейчас, но даже если вы поедете двадцать пятого июня, то все равно застанете, — тихо сказал Павел Иванович.

— А можно посмотреть ваших бабочек, тех, которых вы оттуда привезли? — спросил я.

— Разумеется, когда угодно.

Несколько часов пробыл у меня тихий этот человек, которого я поначалу, признаться, встретил с некоторым недоверием, считая его уже заранее истребителем прекрасных чешуекрылых, о чем честно ему и сообщил чуть ли не в первые же минуты. Я, признаться, даже следы жестокости искал на его простом лице и представил себя на миг той самой бабочкой, на которую он замахивается сачком. «Интересно, а какое у него лицо, когда он достает бабочку из сачка?» — подумал неприязненно я…

Но чем дальше, тем больше росла во мне симпатия к Павлу Ивановичу. Понравилось на первых порах еще и то, что он серьезно и явно совестливо воспринял мои не слишком тактичные обвинения, оправдывал, как водится, коллекционеров тем, что они губят бабочек значительно меньше, чем промышленность и скотоводство, в чем, конечно, есть определенная доля правды. Потом очень внимательно и с раздумчивой обстоятельностью воспринял он мои размышления о микрозаповедниках энтомофауны и даже высказал очень здравую мысль, что именно коллекционеров можно было бы с большой пользой привлечь для присмотра за заповедниками и — главное! — для восстановления в первую очередь кормовых растений, а потом и для разведения ценных бабочек. Он даже вспомнил очень поучительную и известную уже мне историю о бывшей еще не так давно в Московской области, а теперь, увы, погибшей последней популяции многочисленных когда-то у нас Аполлонов (в окрестностях Приокско-Террасного заповедника).

— Коллекционер много ли выловит? — оправдываясь, негромко говорил Павел Иванович. — Даже одна самка, оставшаяся в живых, откладывает большое число яиц… А вот если кормовые растения уничтожить, то ни одной бабочки не останется, это уж точно.

И я вспомнил прекрасное «Эльдорадо», на которое скот не гоняют, и потому, может быть, оно и осталось таким до наших дней. Ведь не только бабочек, но и всякую жизнь — флору, фауну — легко уничтожить (да уже уничтожено сколько!) именно из-за перевыпаса скота. И я вспомнил еще о Синей Поляне на перевале Гиссарского хребта и что именно на ней собирались сделать постоянный лагерь геологов…

— Да, согласен с вами в какой-то мере, Павел Иванович, — сказал я. — Но согласитесь и вы, что если коллекционеров несколько и если каждый из них выловит несколько десятков ценных и редких бабочек, да еще будет куколок, гусениц, даже яички собирать, то…

— Да, — помолчав, согласился Павел Иванович, — вы тоже правы. Ограничения для коллекционеров должны быть.

…Коллекцию Павла Ивановича я смотрел через два дня. К тому времени идея новой поездки, зарожденная им, успела окрепнуть, пустить корни, превратиться из авантюрной, полудетской фантазии в нечто почти реальное, осуществимое, она стала обрастать конкретными деталями. В трех местах на Алтае побывал Павел Иванович со своим напарником два года назад, и каждое из них было любопытно по-своему, в каждом летали определенные бабочки, очень красивые. Одно место — самое дальнее, два — поближе, но дальнее зато, по словам моего тихоголосого соблазнителя, было сущим раем…

С ним по соблазнительности могло сравниться то место, где водились Клариусы, и не только они, но и Фебы, и желтушки разные (кроме Авроры), и эребии, а чуть позднее тоже прекрасные Парнассиусы Номионы, нечто среднее между Фебами и собственно Аполлонами, то есть Парнассиусами аполло.

На третьем месте по привлекательности стояло еще одно местечко на реке Катуни, в окрестностях которого летали ярко-оранжевые, почти красные желтушки Авроры.

Но все это пока со слов, и вот я ехал к Павлу Ивановичу смотреть.

Павел Иванович жил в новом микрорайоне, на окраине города, далеко от метро. Добираться до него мне пришлось довольно долго — больше часа… Очередной раз думал я: что же заставляет разных людей увлекаться бабочками? Чем привлекают эти летающие эфемерные создания, настолько привлекают, что серьезные взрослые люди готовы ехать за ними бог знает куда? Игорь Максимов рассказывал о тренере нашей сборной команды рапиристов, страстном коллекционере, которому, конечно, весьма помогали поездки сборной за рубеж; о молодом инженере, который был опасно подвержен алкоголизму, но выздоровел, чему способствовало как будто бы именно увлечение бабочками. А Крепсы, увлеченные настолько, что все мысли, все поступки их вертятся вокруг бабочек, и только их, пожалуй, и сны они видят исключительно о чешуекрылых… Кстати, в Ташкенте при прощании Крепс поведал мне об искусном фотографе бабочек — профессоре, докторе физико-математических наук, о нем же говорил и Павел Иванович: будто бы он даже открыл новый вид… Да вот и меня как быстро, как легко оказалось соблазнить на новую поездку — далекую, связанную с немалыми расходами, непредусмотренную, нарушающую все намеченные заранее планы… Что-то есть завораживающее в мелькании живой красоты среди трав и цветов, словно какие-то искры счастья, отблески чего-то нетленного, неземного, непреходящего…