Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман

включая ту поездку в Женеву в марте 1928 года. Никто, кроме нее, не мог сорок лет спустя сообщить, что делегация разместилась в скромной гостинице, каждому дали по комнатке, но по вечерам все сходились в номере Литвинова и затевали споры – в основном о литературе (спорить о политике уже было опасно). В субботу, когда работа сессии прекращалась, вместе выезжали на пикник в горы в сопровождении неких «швейцарских друзей».

Сессия открылась 15 марта, а 19-го Литвинов выступил на ней с первой речью. Еще до отъезда он отправил генеральному секретарю Лиги Джеймсу Драммонду «Проект конвенции о немедленном, полном и всеобщем разоружении», где повторялись те же советские предложения, что он высказал прежде. Каким-то образом удалось собрать за рубежом множество писем в поддержку этого проекта, которые были приложены к посланию. В своей речи Литвинов отметил, что за семь лет Лига обсудила уже 111 резолюций по вопросам разоружения, однако ни одно решение по ним так и не было принято. «Не для такого рода работы, – заявил он, – Советское правительство послало свою делегацию в Женеву. Поглощенное колоссальной задачей построения на совершенно новых началах огромного государства… оно не стало бы отвлекаться в сторону от этой работы, если бы не относилось самым серьезным, деловым и искренним образом к проблеме мира, осуществление которого является краеугольным камнем всей его политики»[357].

Английскую делегацию возглавлял антисоветски настроенный барон Рональд Кашенден, сразу выступивший против предложенного Литвиновым проекта. Луначарский вспоминал: «Пот под конец градом катил с массивного лба и увесистых щек сановника, так что один товарищ из советской делегации не без благородства сказал: «Не все же заставлять пролетариев лить пот, вот и пролетарии заставили попотеть лорда«… Первый делегат Советов т. Литвинов сочинял свою ответную речь, переводил ее на английский язык, проверял текст французского перевода, наши эксперты наводили справки, чтобы ни одно, даже второстепенное, замечание лорда Кешендуна, главного оратора противников, не осталось без ответа. Весь технический персонал, не покладая рук, приготовлял копию речи на обоих языках для своевременной раздачи делегатам и журналистам. Веселая работа при всей своей напряженности, веселые ночи, полные до зари кипучей дружной работой. Почему веселые? – Да именно в силу этой уверенности!»[358]

Борис Штейн. (Из открытых источников)

Результатом «веселой работы» стала огромная речь, которую Литвинов зачитал 22 марта на очередном заседании. Сначала он издевательски поблагодарил «почтенного представителя Британской империи, давшего столь большой разах дискуссии», потом стал с обычным сарказмом отвечать по существу. Сначала он напомнил, что «за время своего десятилетнего существования Советское правительство никогда ни на кого из своих соседей не нападало, никому войны не объявляло и не участвовало в военных авантюрах других государств»[359], чем выгодно отличается от критикующих его стран Запада.

В ответ на критику советских предложений Литвинов заметил: «Нам говорят, что вооруженные народы безопаснее друг другу, чем безоружные. В это, конечно, можно поверить, ибо верить можно во все, но понять это немножко трудно». Свою полуторачасовую речь он завершил очередным пропагандистским пассажем: «Какова бы ни была участь нашего проекта на данной сессии Подготовительной комиссии, мы продолжаем верить, что всеобщее и немедленное разоружение является единственной эффективной гарантией мира, отвечающей не только отдаленным идеалам, но и насущным современным требованиям человечества»[360]. Он говорил по-английски, и лорд Кашенден, слушая едкую критику, то краснел, то бледнел. Луначарский уверял, что после выступления «советская делегация наслушалась многих поздравлений, иногда самых неожиданных людей». Вероятно, это объяснялось тем, что среди обычной скуки заседаний участники смогли насладиться остротами Литвинова. В Москве тоже были довольны – на следующий день глава делегации получил из Москвы шифровку: «Инстанция считает, что Ваша речь была образцовой».

В конце марта сессия закрылась, так ничего и не решив. Литвинов вернулся в Москву и 21 апреля выступил с докладом на III сессии ЦИК СССР. Свою пикировку с лордом он не пересказывал, зато заявил, что на Западе идет подготовка к новой войне: «Под прикрытием пацифистской фразеологии о гарантиях безопасности, о пактах о ненападении опять совершаются такого же рода политические комбинации, какие являлись плодом упражнений довоенной дипломатии… Мирной политики Советского правительства такого рода средства борьбы изменить не могут. Пока другие государства занимают столь непримиримую позицию в вопросе о разоружении, мы, конечно… будем зорко следить за всеми движениями наших многочисленных врагов»[361]. На самом деле он вряд ли так думал и говорил скорее то, что от него хотели услышать. Советское руководство постоянно убеждало народ в неизбежности войны с «мировым империализмом» и в самом деле готовилось к ней. Этому способствовали и угрозы, доносившиеся с Запада, но реальных планов нападения на СССР тогда никто не вынашивал. Тем более что борьба внутри советского руководства на время прекратилась, а его противники внутри страны не имели существенной поддержки в массах.

В мае 1928 года советские газеты скромно отметили десятилетие пребывания Чичерина на посту наркома по иностранным делам. Юбиляр не слишком радовался – он отказался участвовать в торжествах, а вскоре снова обратился в Политбюро с просьбой освободить его от должности и опять получил отказ. В июле ему пришлось распрощаться с другом Брокдорфом-Ранцау; смертельно больной, тот уехал умирать на родину. Тогда же нарком снова, в последний раз, столкнулся с Литвиновым из-за разного подхода к пакту Бриана – Келлога. Пакт готовили министр иностранных дел Франции Бриан и госсекретарь США Фрэнк Келлог; он провозглашал отказ участников от нападения на другие страны, но не предусматривал никаких мер контроля и был скорее декларацией, чем реальным международным соглашением. Несмотря на это, его окружили шумной рекламой, и Литвинов счел полезным присоединиться к переговорам о подписании пакта, к которым Советский Союз вначале не был допущен.

Литвинов в своем кабинете в 1929 г. (Из открытых источников)

Чичерин выступил против этого, считая, что западные страны хотят сделать из пакта орудие изоляции СССР. Однако в Политбюро придерживались другого мнения, и 5 августа наркому пришлось согласиться в интервью на присоединение к пакту, если Москва получит соответствующее приглашение. 9 августа он написал Сталину большое письмо, в котором снова попросился в отставку «ввиду личных отношений с рядом дипломатов». Он не хотел снова уезжать на лечение в Германию, как советовали врачи, и предлагал вместо этого направить его в «культурно-просветительную область» – например, библиотекарем. На свое место он предлагал Молотова, Микояна, даже Орджоникидзе, но только не Литвинова. Ему снова не пошли навстречу и в