О себе любимом - Питер Устинов

Эллен Терри. На самом деле это здание — милый, но неброский дом, построенный в 1702 году, — имело право на еще одну мемориальную доску. Как я выяснил, в нем жил доктор Арн и именно там написал «Правь, Британия».

Вместо сада дом имел огромную мастерскую, и я почти все время проводил там, с книгами, пластинками и произведениями искусства, которые начал собирать. У меня часто останавливалась мама, а отец по-прежнему жил в холостяцкой квартире за углом. Довольно странно, но я не задавал вопросов, особенно потому, что они виделись теперь гораздо чаще,, чем когда моя мать безвыездно жила в Глостершире.

Спустя некоторое время они объявили, что нашли неподалеку квартиру, и я был очень рад тому, что время, похоже, залечило все раны. Как и все, я зарегистрировался в качестве юридического лица и превратился в компанию: тогда считалось, что это единственный способ выдержать бурю кошмарного налогообложения. Системой, по которой вы становились хранителем денег, заработанных вами: при этом вы не имели права эти деньги тратить. Мне скажут, что такова нормальная система налогообложения в свободном обществе — однако в то время мало можно было найти стран, где вам полагалось хранить до 95 % вашего заработка, пока вас не попросят быть умником и отдать все правительству на растраты, поскольку у него в этом деле опыта больше, чем у вас.

Несмотря на скромную жизнь, мои налоговые дела оказались в печальном состоянии. Это открытие произошло после смерти моего налогового консультанта — его преемник обнаружил, что тот не проявил должного воображения в ведении моих дел. Если учесть почти врачебный кодекс чести, согласно которому консультанты никогда плохо не отзываются о своих коллегах, можно представить себе, что он имел в виду, говоря об «отсутствии должного воображения». Встает серьезный вопрос: как человеку вроде меня отличить хорошего налогового консультанта от нехорошего? Обычно мы смотрим на то, приятно ли с ним иметь дело. Этот критерий хорош для повседневного общения, но он совершенно бесполезен по отношению к налоговым консультантам. Например, лишенный воображения покойник был очень приятным человеком. Но и новый, живой, с воображением, был не хуже. Это заставляет отбросить предположение, будто неприятный тип должен порождать больше доверия у непосвященного, поскольку налоги по природе своей штука неприятная. Но тогда же как непосвященному определить, что такое хороший налоговый консультант? Вероятно, надо считать его хорошим, если он берет с вас столько, сколько экономит вам на налогах. Тогда получается, что плохой консультант берет с вас больше, нежели вам экономит. А сколько времени у вас отнимают плохие и хорошие налоговые консультанты, оценить просто невозможно.

Когда Генри Уоллес, кандидат в президенты, объявил наше время «Веком простого человека», он ошибся так сильно, как только может ошибаться честолюбивый политик. У нас сейчас век среднего человека, и таким он останется до самого конца. В Соединенных Штатах, диктующих образ жизни всему миру, считается разумным нанимать адвоката задолго до того, как вам понадобится судиться, и иметь агента, который напоминал бы о вас вашим нанимателям. Затем, видимо из-за резкого роста населения и необходимости найти дополнительные рабочие места, появляется управляющий делами и специалист по связям с общественностью. Все эти люди зорко наблюдают друг за другом, блюдя ваши интересы, но поскольку все они связаны высокими моральными принципами, то никогда вовремя не предупреждают вас о том, что что-то идет не так, поскольку ни в коем случае не могут позволить критических замечаний друг о друге. И в результате этого любой более или менее добродушный человек рано или поздно начинает относиться к этим посторонним как к личным друзьям, и его больше не волнует, хорошо ли они исполняют свою работу. А то, что с их заработка он не платит налогов, оказывается достаточным для того, чтобы он всю жизнь держал их при себе в роли сменяющих друг друга советчиков.

Итак, мой новый налоговый консультант, укоризненно пощелкивая языком, распутывал клубок, созданный его предшественником, и в какой-то момент, скорбя из-за состояния моих финансов, спросил, какая у меня машина.

— «Астон-мартин», — ответил я.

— О, Боже! — простонал консультант. — Неужели вам это нужно?

Я с некоторой живостью ответил ему, что Лондон полон еще более дорогих автомобилей — «Роллс-Ройсов» и «Бентли». Кто их покупает? Наверняка не только те, кто получил богатое наследство. Или дело в том, что их гордые владельцы имеют консультантов с более богатым воображением?

Он мрачно хмыкнул, словно его переполняли горькие тайны.

— Ладно, — сказал он. — А какая у вас еще машина?

— Больше никакой, — ответил я.

— Боже правый! — воскликнул налоговый консультант, расстроившись по-настоящему.

И, перестраивая мои ужасные финансы, я в качестве экономии купил ненужный мне дешевый автомобильчик, который мог считаться моим личным, чтобы «Астон-мартин» можно было считать принадлежащим фирме. Так я начал постигать сдвинутый мир, в котором мы обитаем, осваивая его блага и узнавая цену свободы.

В числе директоров моей компании были мой литературный агент, австралиец по имени Олрой Триби, мой кузен Джулиус Сизар Эдвардс и мой отец, который записывал все, что говорилось, и время от времени откашливался, словно собираясь что-то сказать, но так и не произнося ни слова. Когда заседания кончались, он складывал протоколы в кожаную папку. По-моему, бедняга Клоп совершенно не понимал, что происходит, но впервые в жизни оказавшись в совете директоров компании, он изо всех сил старался выполнить непонятную ему работу, напуская на себя вид солидный, а временами даже проницательный. Мне было его жаль: по вполне понятным причинам, я не включил свой телефон в общедоступные справочники, а он свой — включил. В лондонском телефонном справочнике он оказался единственным Устиновым, и ему звонили, так что он мог убедиться, что я не оказался неудачником, как он предсказывал. Он старался записывать все телефонные сообщения с тщательностью, положенной директору компании, и никогда не жаловался. Его тихое усердие к моим делам и безуспешная, но молчаливая борьба с трудностями жизни, совершенно непохожей на его собственную, заставляли меня ощущать себя — отцом, а его — сыном.

При этом он не терял достоинства — возможно, потому, что теперь как никогда стремился «не подвести своих».

Однако именно мой отец первым устал от суеты городской жизни и затосковал по провинции. Это стремление было странным и совершенно для него нехарактерным. Я не знал никого, кто был бы более городским жителем. Не то чтобы он стал когда-нибудь завсегдатаем бульваров, даже если бы в молодые годы имел достаточно средств,