Записки из Тюрьмы - Бехруз Бучани

9. День Отца / Великолепное Манговое Дерево и Кроткий Великан

Дед, отец, младенец /

День для отцов, день для всех отцов /

Здесь всегда День Отца /

Поэтому здесь нет отцов /

В рамках Кириархальной Системы отцов не существует.

Я вижу парня с синяками на теле и гадаю, как он получил эти травмы в борьбе за возможность позвонить домой.

Этот молодой мужчина – отец месячного младенца.

Все это время в тюрьме он идентифицировал себя как Отец: похоже, понятие отцовства пронизывает все его понимание мужественности. Однажды в воскресенье Отец хочет поговорить с собственным отцом, Дедом, который стар и болен. Дед отправил сообщение друзьям, а они передали его сыну: отец хочет его услышать.

Это не просто сообщение. Дед отправил его при исключительных обстоятельствах, из одного полушария в другое – туда, где мы сейчас обитаем, в то полушарие, где находится наш остров.

Дед передает, что доживает последние дни.

Это прощальное послание, послание отца, который чувствует приближение смерти. Сын, Отец Младенца, в этот момент ощущает, что значит быть сыном; в этот момент величие отцовства уступает место для сыновних эмоций. Да. Отец Младенца получает сообщение и мчится к телефонной очереди.

Сначала его друг с густыми усами, который, скорее всего, тоже отец одного или нескольких детей, сообщает мужчинам в очереди, что отец этого парня болен и ситуация критическая. Их предупреждают, что парню нужно срочно поговорить с отцом. Эта просьба уважительным шепотом передается в начало очереди. Об этом не следует трубить во всеуслышание; большинство людей не ценят, когда их семейные дела выносят на публику. Несколько человек в начале очереди сочувственно качают головами, выражая сострадание, но свое место уступить не желают.

Но когда каждый в такой ситуации проявляет сочувствие, оно становится коллективной эмоцией. После этого те, кто стоит в начале очереди, соглашаются пропустить его к телефону. Первый шаг сделан. Кажется, Усатый ведет переговоры с папу, но тот кивает в сторону австралийских охранников. Папу утверждает, что у него нет полномочий нарушать правила и регламенты в случае моральной дилеммы. Все знают, что последнее слово – за австралийским тюремщиком. Когда Усатый на ломаном английском пытается объяснить ситуацию австралийцу, тот отвечает: «Извините, но это будет нарушением правил, к сожалению, это невозможно».

Усатый снова объясняет, уже другими словами, чтобы пробудить хоть немного милосердия в сердце надсмотрщика. Он даже заходит так далеко, что громко объявляет: «… но отец этого парня – больной старик, который вот-вот умрет… возможно, он уже умер». Очевидно, его не заботит душевное состояние друга, которого могут ранить эти слова. Усатый полон решимости любыми средствами нарушить правила, чтобы помочь другу проникнуть в телефонную комнату. Однако австралийский охранник настаивает: «Я вам сочувствую, но, к сожалению, это нарушение правил. Мне очень жаль».

Все усилия Усатого приводят лишь к тому, что ответ «Я вам сочувствую» звучит снова и снова. Но эти слова не означают, что можно нарушить правила. Однако Усатый еще усерднее пытается убедить тюремщика обойти регламент, взывая к его морали и сочувствию. Он пробует более экстравагантные формы убеждения, даже притянув семейное положение самого австралийца, вроде: «Может быть, вы сами – отец, и тогда прекрасно понимаете отношения между отцом и сыном. А если у вас нет детей, то вы все равно чей-то сын, и у вас есть отец или когда-то был».

Наконец сын – Отец Младенца – тоже присоединяется к уговорам. Он умоляет со слезами на глазах, еще усерднее, чем Усатый. Ажиотаж в начале очереди привлекает внимание всей цепочки. Все уже поняли, в чем дело. Но австралиец решительно заявляет, что не может нарушать правила. Через несколько минут сыну – Отцу Младенца – и Усатому удается заручиться общественной поддержкой. Почти вся очередь собирается вокруг них. Они шумно протестуют, требуя, чтобы надсмотрщик нарушил регламент. Папу беспомощно наблюдает за происходящим; очевидно, будь это в его власти, он бы без колебаний нарушил правила или, не будь там австралийца, пропустил бы парня в обмен на сигарету.

Давление на охранника возрастает до того, что он в итоге отступает и объявляет всем, что вопрос нужно обсудить с Боссом. Он включает рацию, чтобы сообщить Боссу, что напряжение в очереди растет, так как один человек хочет поговорить с больным отцом. Он ждет, пока Босс вынесет вердикт. Все замолкают, в отчаянии пытаясь разобрать голос Босса из рации. Когда разговор заканчивается, тюремщик, получив поддержку начальника, крайне уверенно и решительно объявляет: «Извините, но это невозможно».

Этот ответ вызывает возмущение и хаос в очереди. Каждый в ней негодует. Многие, кто проникся ситуацией, тут же обернулись на Усатого, ожидая от него призыва к действию, ведь он больше всех переживал за друга. На этот раз он обращается к охраннику иначе. Это больше не мольба, а яростный крик. Это язык сопротивления, язык насилия. Усатый повышает голос и требует:

«Где ваш Босс?»

«Мы хотим видеть вашего Босса».

«Разрешите ему позвонить, сейчас же».

Пара человек показывает свои карточки – они готовы уступить свои места сыну больного старика, Отцу Младенца.

Очередь так взбудоражена, что другие узники из Тюрьмы Фокс тоже стягиваются к ней и встают перед воротами. Многие из них просто стоят неподалеку, не зная, что происходит. Надсмотрщик сразу же снова связывается по рации с начальником, чтобы успокоить заключенных. Через несколько минут прибывает сам Босс в сопровождении десяти или двенадцати крепких военных. При появлении Босса и его свиты события принимают новый оборот. На этот раз Усатый пытается убедить уже Босса, жалуясь на охранника, не разрешившего телефонный звонок, и убеждает его, апеллируя к его чувству моральной ответственности. Но, какие бы железные доводы он и другие узники ни приводили, как бы ясно и логично их ни объясняли, все их слова просто отскакивают от мощных бицепсов охраны Босса.

В тюрьме сила бицепсов определяет исход многих ситуаций. Босс абсолютно уверен в мышцах своей команды и поэтому решительно и вежливо заявляет: «Извините, но таковы правила, и, к сожалению, это невозможно».

Безапелляционность Босса настолько поразительна, что заключенные теряются, включая Усатого и сына больного старика – Отца Младенца.

Узники приходят к выводу, что лучше не вмешиваться и просто беспристрастно наблюдать. Усатый и Отец Младенца все еще взывают к морали и пытаются объяснять ситуацию на всевозможных примерах. Но Босс уходит в глухую оборону. Заметно, что доводы Усатого его впечатлили – тот явно мастер слова, он красноречиво и образно описывает любовь и привязанность отца. Однако