Родерик Грэм - Мария Стюарт

В тот день Нокс прибыл с таким количеством сторонников, что они не поместились в приемном зале и заняли два лестничных пролета, а также внутренний двор дворца, в то время как члены Тайного совета расселись за столом, напротив которого с непокрытой головой стоял Нокс. Затем они поднялись и приветствовали Марию, вошедшую в зал с «немалой торжественностью». Ее сопровождали Летингтон и молодой лорд Максвелл[58], они сели по обе стороны от королевы и нашептывали ей советы. Ко всеобщему удивлению, она взглянула на Нокса и засмеялась, сказав: «Этот человек заставил меня плакать, а сам не пролил ни слезинки. Посмотрим, смогу ли я заставить его плакать». Затем Ноксу показали несколько писем, подтвердили, что они принадлежат ему, и приказали прочесть их вслух. Потом Мария спросила советников, считают ли они письма доказательством измены. К ее ужасу, Рутвен указал, что, поскольку, будучи пастором церкви Сент-Джайлс, Нокс регулярно созывал конвокации, письма не могут считаться изменническими. Мария резко прервала Рутвена и велела Ноксу отвечать на обвинение в том, что он вменил своей правительнице в вину жестокость. Нокс отрицал свою вину, однако заявил, что жестокость имела место, хотя и была совершена не ею, но «смердящим папистом», настроившим ее против чистых людей. Мария предупредила его, что он не на проповеднической кафедре. Нокс парировал, заявив, что находится в месте, где обязан говорить правду, тем самым поставив Марию в незавидное положение, поскольку она сама навлекла на свою голову последовавшую за этим тираду. Нокс продолжал, приводя длинные цитаты из Библии, подтверждавшие, что боговдохновенных проповедников преследовали. Летингтон качал головой и улыбался, восхищаясь виртуозной способностью Нокса дискутировать в лучших традициях средневековой схоластики. Затем он шепнул на ухо Марии, что она проиграла спор. Мария взорвалась, однако Летингтон сказал Ноксу: «Вы можете вернуться домой на эту ночь». Совет проголосовал, и подавляющим большинством Нокс был оправдан. Мария в ярости выбежала из зала.

Со стороны Марии было глупо пытаться судить Нокса, вероятно, вопреки совету Л етингтона. Последний, должно быть, порадовался, когда Мария воочию увидела, что случается, если игнорировать его наставления. У Марии не было причин провоцировать столкновение, и если бы она продолжала придерживаться своей политики невмешательства, то не получила бы в ответ ужесточения позиции реформистов.

1563 год выдался тяжелым, и Мария явно предпочла бы забыть его. Сразу после двадцать первого дня рождения она слегла с сильной болью в правом боку и оставалась в своих покоях во время празднований Рождества и Нового года. Королева утверждала, что «подхватила простуду во время долгой церковной службы», однако Рэндолф, которого неизменно поддерживал Нокс, полагал, что болезнь происходит от усталости, вызванной ночными танцами.

Что касалось вопроса о браке, Рэндолф сообщал о следующей личной беседе, состоявшейся 21 февраля: «Иногда она любит поговорить о браке. Обычно она предпочитает вдовство, порой говорит, что выйдет замуж за того, кого выберет, порой — что за ней никто не ухаживает». Рэндолф просил ее хотя бы оказать милость четырем Мариям, которые ради нее дали обет не выходить замуж. На самом деле Мэри Ливингстон была уже замужем, и еще две Марии выйдут замуж раньше своей госпожи.

Комментарии Марии весьма откровенны для королевы, до того избегавшей сопровождающей власть ответственности. Мария жила в то время, когда женщину определял статус жены. Конечно, были и три великих исключения — Екатерина Медичи, Диана де Пуатье и Елизавета I, но в целом незамужние женщины представляли интерес постольку, поскольку были потенциальными женами, а относительная важность жены зависела от влиятельности мужа. С другой стороны, считалось, что вдовы уже исполнили свой долг перед обществом и потому их можно предоставить самим себе. Тот факт, что вдовы часто были финансово независимыми и властно вмешивались в жизни младших родственников, выделяет их в особую категорию, находившуюся вне нормальных общественных структур. Мария полагала, что не обязана предпринимать дальнейшие усилия, чтобы утвердить собственную личность, но могла просто наслаждаться жизнью, танцуя, пируя и охотясь.

Кроме того, желание Марии «выйти замуж за того, кого она сама выберет», было совершенно нереализуемо в силу ее положения и религиозных пристрастий, но поскольку она с детства привыкла прислушиваться к советам других, то не склонна была проявлять свою волю, если не считать мелких и незначительных дел.

Жалоба Марии на то, что «за ней никто не ухаживает», представляла собой не более чем детское нытье. Ей уж сделали предложение как минимум три европейских правителя, и она могла бы принять любое из них. Однако Мария видела, как многие члены ее свиты вступают в брак по любви. За ее дамами ухаживали, их соблазняли и обожали, а сорванные украдкой поцелуи вели к любви и замужеству. Мария обязательно присутствовала на свадьбах и крестинах их детей и всегда наслаждалась этими простыми домашними праздниками. Она явно завидовала их свободе обычных людей; мало кто из монархов никогда не завидовал беззаботности своих подданных. Всегда легко завидовать бедным, сидя на обтянутом бархатом стуле во дворце.

Правда, Мария не выбирала долю королевы — мало кто из королев когда-либо этого хотел, — но она радовалась привилегиям своего положения. Многие королевы оказались на троне неожиданно — и пример тому обе королевы Елизаветы, управлявшие Англией и Великобританией, — и стали прекрасными монархами, однако они приняли необходимость приносить жертвы не жалуясь. Мария избегала королевских обязанностей, но продолжала наслаждаться своим положением и с удовольствием посещала свадьбы своих фрейлин. Она все еще ждала своего Амадиса[59], странствующего рыцаря, который увез бы ее на белом коне.

Одна свадьба, правда, совсем ее не порадовала. С 1560 года Нокс был вдовцом, и 1 марта 1564 года было оглашено объявление о его браке с Маргарет Стюарт, дочерью лорда Окилтри. Ей было семнадцать, а Ноксу — пятьдесят, поэтому возник скандал. Что важнее, юная невеста была дальней родственницей Марии «по крови и по имени». Королева «страшно бушевала».

Вопрос о ее собственном браке был отложен до тех пор, пока в марте того же года Летингтон не сказал Рэндолфу, что от императора последовало еще одно предложение; он был готов выделить своему сыну, эрцгерцогу, два миллиона франков сразу и пять миллионов после своей смерти, «чтобы тот жил с ней в Шотландии, приведя с собой настолько небольшое количество слуг, насколько это покажется уместным ее совету». Летингтон добавил, что император ожидал ответа до конца мая. Эту новость поведали Рэндолфу «под большим секретом»; посол подозревал, что это предложение — не более чем игра, призванная вынудить Елизавету принять решение.