Сергей Лавров - Лев Гумилев: Судьба и идеи

Это раскрывается и в стихах, и в редких примечаниях автора к ним такого, например, типа: «1946. Сложено на лесоповале. Меня направили на лесоповал. Перенес это с бодростью, сдружился с ребятами-лесорубами. Это почти сплошь были урки (уголовники). Работали ребята замечательно. Любили слушать мои рассказы»440.

В стихах Савицкий передает свои ощущения лагерной жизни и окружающей природы. Так в одном из стихотворений 1947 г. есть такие строки:

Но знаю, Русь, ты устоишь!Так помоги ж и мне в бореньи,Душе моей дай свет и тишь,Дай твой закал, твое терпенье.

А вот из стихотворения «Небо Мордовии», написанного в том же году в мордовском лагере:

В Европе нет таких закатов,И нет таких небес в Стамбуле.Палитры Рубенса богачеЦвета, тона твоей лазури.

В стихотворении «Мудрецы» (1948) Савицкий так описывает солагерников:

«Медведь не моется и век здоров бывает», —Так мудрецы бараков говорят,И серый прах их лица покрывает,Но весело горит их дерзновенный взгляд.

При всем ужасе лагеря не надо думать о какой-то полной изоляции П. Савицкого в Мордлаге; находились люди, информировавшие его о том, что происходило «на воле» и посылавшие ему книги. Так, в мае 1948 г. «П. Востоков» пишет стихотворение «Другу незримому», посвященное памяти академика Д. Н. Прянишникова — знаменитого агрохимика. Оказывается, тот много писал и помогал П. Савицкому в самые трудные годы. В примечаниях к стихотворению сказано: «Не боялся — как не боялись и многие другие русские люди, в том числе и выдающиеся ученые»441.

У П. Савицкого даже хватало сил подбадривать других. Так, в стихотворении «Другу историку» (явно, солагернику) он пишет:

Мужайтесь, друг! Придет иное время.Жены, детей увидите лицо.Неволи злой навек исчезнет бремя,Работы творческой сомкните вновь кольцо.

В лагере в 1948–1950 гг. он пишет стихи, посвященные великой княгине Ольге, Агапиту — основоположнику русской медицины, жившему в XI в., Петру — царевичу Ордынскому, Андрею Боголюбскому. Эти темы переходят весьма органично во второй раздел сборника — «Образы Руси древней», включающий, например, такие стихотворения: «Житие Сергия Радонежского», «Царь Федор Иоаннович», «Икона», «Конный бой». В третьем разделе — «Города древнерусские» — поэт вспоминает «Новгород Великий», «Псков», «Тобольск», любимый его Чернигов и «малую Родину» — деревню Бутовичку в центре Скифской степи.

Пишет Савицкий и о людях Руси, более близких ему по времени и по духу («Пржевальский», «Менделеев», «Семенов-Тян-Шанский»). Иногда это как бы доверительный разговор со знаменитым собеседником. Так, в последнем из упомянутых стихотворений есть такие строки:

Гляди, гляди-ка, Петр Петрович,Растут и ввысь идут хребты.Все с трепетом встречают новость,Путей степных забыв суровостьКоня пришпориваешь ты.

Иногда — беседа с действительно близким другом и единомышленником. Таково стихотворение о князе Н. Трубецком, которого П.Савицкий пережил на 30 лет:

Твоей идеи заостренной Ни в чем нельзя предугадать. И нам с улыбкою смущенной Одно осталось — бдеть и ждать.

Вспоминает он и об идейных противниках, например, о былом учителе П. Б. Струве, пути с которым разошлись в эмиграции. О П. Н. Милюкове Савицкий пишет иронично:

Ты с виду сух и прозаичен,Европе предан всей душой,В уничиженьи методиченВсего, что Русь несет с собой.

Я сознательно остановился на сборнике стихов подробно, чтобы задать вопрос (я ничего особо не отбирал, не отсекал из интонаций П. Востокова): где же здесь криминал? Ведь все это — песнь любви к Родине, ко всему, что в ней есть и хорошего, и смутного, но все равно любимого, песнь восхищения ее природой, ее историей, ее людьми. Где же здесь криминал?

7.4. Почему «хунну»?

Обычно хроника социальной жизни называется историей. В таком узком смысле история составляет базис социологии.

Л.Н., не зная поначалу о пражских коллизиях П. Савицкого, радуется выходу «Хунну» — пусть и ничтожным тиражом в 1000 экз. Следующее издание — «Хунны в Китае» вышло лишь через 14 лет, но уже в 5000 экз. Только после смерти Л. Н в 1993 г. «Хунну» появились действительно массовым тиражом в 50 тыс. экз. Книга оформлена подобно «светло-серой» изящной и качественной московской серии442, но сделана она была уже не в «Экопросе» (одном из подразделений «Прогресса»), а в Санкт-Петербурге, под научной редакцией ученика Л.Н., кандидата географических наук Вячеслава Ермолаева443.

Удивительно, что очень специальная, отнюдь не популярная книга разошлась довольно быстро. Что это — гипноз названия? Ведь книга отнюдь не про гуннов, которых Л.Н. касается на пяти заключительных страницах, а про хуннов — их предшественников. Но тогда она должна бы называться «Хунны», а не «Хунну». Дело в том, что последнее — название мощного кочевого государства, созданного до нашей эры в Великой степи.

Задолго до появления гуннов в Европе кочевники, жившие в Монголии, воевали с Китаем и внушали ему такой же ужас своими набегами, как гунны Аттилы — Византии и Риму. В китайских летописях эти кочевники называются «хунны». В исторической науке высказывалось мнение, что сходство имен «гунны» и «хунны» случайно и что гунны не были потомками хуннов. Большинство ученых, однако, отстаивают идею преемственности гуннских переселений с востока на запад. Эта точка зрения убедительно обоснована К. А. Иностранцевым в его исследовании «Хунну и гунны», первоначально опубликованной в 1910 г. в «Русской старине», а в 1926 г. — отдельной книгой.

Насколько можно судить по остаткам хуннского языка, они, как и гунны, были тюркоязычным народом444.

Заметим, что Г. Вернадский, как и П. Савицкий, не делал разницы между хуннами и гуннами. Он писал, что «гунны страдали от суровых изменений в Китае» (об оставшихся там), но те же гунны вторглись в Европу, и именно они начали Великое переселение народов445. Правда, в конце прошлого века высказывались и странные идеи: гуннов отождествлял со славянами крупный русский историк — Д. И. Иловайский446.

Среди союзных и подвластных хунтам народов были аланы (предки осетин), и готы, и действительно славяне. Славянские волхвы, вероятно, пользовались почетом у гуннов; они принимали участие и в похоронах Аттилы. Историк готов — алан Иордан (VI в.), писавший на латыни, рассказывая о поминальном пиршестве по Аттиле, называл этот обряд древнеславянским словом «страва»447.