Петр Слётов - Менделеев

Во всех этих определениях, рассыпанных по тексту и примечаниях «Основ химии», мы ясно различаем основы научного оптимизма, веру в конечный успех человеческих усилий по овладению природой, проповедь неотделимости теоретического знания от практики и общее глубоко материалистическое понимание природы, Еще яснее звучит это в следующей превосходной формулировке»:

«…То «теоретическое представление», которое не равно и не соответствует действительности, опыту и наблюдению — есть или простое умственное упражнение, или даже простой вздор и права на звание знания не имеет.

Знанием в строгом смысле должно называть в настоящее время только то, что представляет собой согласие теории с практикой внутреннего человеческого бытия — с внешним проявлением действительности в природе, и только с тех пор, как этот род мышления в человечестве родился, начинаются действительно новые завоевания, людьми произведенные».

Тут бесспорны черты диалектико-материалистической теории познания. Но чем дальше Менделеев отходит от философии точных наук, тем его гносеологические положения становятся более и более противоречащими характеру собственных его научных заслуг и их величине.

«Я стараюсь остаться реалистом, каким был до сих пор», — говорит он в «Заветных мыслях», в этом своде мировоззренческих высказываний. Реализм же по Менделееву не соответствует ни идеализму, ни материализму, и его можно поставить «в средине между ними». «Искусственный дуализм, признающий только дух и вещество и упускающий третье основное современное понятие о силе или энергии, сыграло уже свою роль в мире, в котором непостижимой тайной надолго останется единство мира, тройственность исходных понятий (дух, сила, вещество) и слияние их во всем том, что подлежит суждению или объяснению в людских отношениях».

Если бы это было выступлением против дуализма, за психофизический монизм, Менделеев не сходил бы с почвы диалектического материализма. Но введение третьей категории — силы — (см. разбор понятий движения и силы в «Диалектике природы» ф. Энгельса) сближает высказанное положение со станом тех естествоиспытателей, которым Ф. Энгельс обращал свое предостережение: «физика, — берегись метафизики!» (в том смысле, что пренебрежение к философии оставляет естественника зачастую во власти бессознательно усвоенных доставшихся по наследству и некритически воспринятых метафизических суеверий).

Мы уже отмечали склонность Менделеева к триадам; будучи поставлен перед лицом двух взаимно исключенных положений, он стремится найти третье, — их объединяющее. Подобно материализму, идеализму и — реализму, духу, материи и — силе, он составляет чисто идеалистическую триаду «союзности, мены и любви», «которые в сущности заложены уже в зверях, но развиваются только в людях». Разумеется, в этом нельзя еще видеть гегелевских триад. Ни состав библиотеки, ни полученное образование, ни научные труды не дают повода судить о сколько-нибудь большом интересе Менделеева к философии, как самостоятельной дисциплине. Надо полагать что стремление к установлению тройственности исходных понятий было лишь привычным методом примирения «данного с заданным», объясняемым перекрестными влияниями господствовавших философских школ, «своеобычно» им воспринятыми. В этом смысле чрезвычайно любопытна запись, сделанная Менделеевым на вкладном листе Хронологического каталога личной библиотеки:

В этом черновике, представляющем очевидно незаконченную попытку классификации книг, а тем самым и классификации их содержания, присутствуют опять излюбленные триады: 1) Искусство — знание, польза и 2) Область человеческой деятельности, покоящаяся на бессознательном (горизонтальный ряд), на знании (левый столбец) и на пользе (правый столбец). Фигура треугольника лишний раз подчеркивает привычную тройственность менделеевских представлений о мире.

Присутствие идеалистических предпосылок в общей философской направленности Менделеева (о ней нельзя говорить как о законченной концепции), сказывается очень отчетливо в странном консерватизме мышления, проявленном им даже в области физико-химических представлений, в науке, где беспримерно выразилась его же собственная смелость, где работа его была уверенным делом революционера. Помимо упомянутого уже нами свидетельства Н. Морозова о недоверии, с которым принял Менделеев открытие явлений радиоактивности, были и другие случаи, когда он проявлял упорный скептицизм по отношению к выводам, сделанным на основе его собственных положений. Проф. Чугаев отмечает: «До конца своих дней он оставался убежденным противником идеи о единстве материи, о происхождении химических элементов из одного общего начала. Главный мотив этого отрицания (независимо от чисто экспериментальной стороны этого дела), заключается в следующих словах Д. И.: «Удовлетворяя законному научному стремлению, естествознание нашло, в мире единство плана, единство силы и единство вещества (!), и убедительные доводы науки нашего времени заставляют каждого увериться в этих видах единства. Признавая единство во многом необходимо однако произвести индивидуальность и видимое множество, всюду проявляющееся».

Когда же мы обращаемся к трудам Менделеева по экономике промышленности — а нужно помнить, что был он одним из зачинателей этого раздела экономических дисциплин, выступал как «политико-эконом» лет 45 — когда знакомимся с его социологическими и политическими воззрениями, то видим, что идеалистические триады подобные «союзности, мене и любви», занимают все больше места, получают подчас решающее преобладание и приводят к ряду ошибочных построений.

На ряду с такими признаниями, как примат экономики в развитии политической истории, неизбежности социально-экономических процессов — о них мы упоминали, цитируя отдельные места из статьи «О возбуждении промышленного развития в России» — признаниями в духе исторического материализма, мы встречаем такое выражение идеалистических установок Менделеева:

«Идеалисты и материалисты видят возможность перемен лишь в революциях, а реализм признает, что действительные перемены совершаются только постепенно, путем эволюционным».

Ярким примером того, к каким разочарованиям приводили Менделеева эти «реалистические» установки, может служить сопоставление следующих фактов:

«Как принципиально убежденный реалист, я принадлежу к числу уже не малочисленных ныне, противников всяких войн». — писал Менделеев в первых главах «Заветных мыслей, заявляя себя далее защитником волонтерской организации армии, на основе национального оборончества. Но уже в последней главе этой книги ему приходится выступать по вопросу о том, «что можно требовать от Японии», т. е. далеко отойти от оборонческой позиции в сторону явно империалистических тенденций. Удручающее впечатление, произведенное на него русско-японской войной, отмечено уже нами и было прямым следствием разрыва субъективных воззрений с объективными результатами империалистического «пацифизма».