Адмирал Колчак. Романтик Белого движения - Николай Андреевич Черкашин

с искры. Запалом послужило требование немцев, чтобы большевики разоружили чешские легионы, а самих легионеров интернировали. Советское правительство, боясь вызвать неудовольствие Берлина и спровоцировать движение кайзеровских дивизий в глубь страны, отдало приказ сдать оружие и назначило контрольные осмотры. Но чехи, которые уже были выведены из состава русской армии и, по согласованию большевиков с державами Антанты, были объявлены автономной частью французской армии, отказались сдавать винтовки и пулеметы. Правда, некоторые части все же начали сдачу, и все бы, может быть, обошлось, если бы не оплошность пензенских комиссаров. Но об этом чуть позже…

Из всех славянских народов Европы в 1918 году только у чехов и словаков не было своей государственности, поскольку и те и другие входили в состав Австро-Венгерской империи. Даже раздерганная, многажды деленная Польша, чьи границы на сто двадцать лет были стерты с карты Европы, и та уже провозгласила республику. Даже Украина объявила себя самостийной, не говоря уже о болгарах и сербах, которые еще с прошлого века пребывали в собственных независимых государствах.

И чехи, и словаки видели в России, успешно воюющей с Австро-Венгрией, гарант своего будущего суверенитета, своего национального государства, и потому охотно сдавались в плен, а то и вовсе переходили на сторону русских войск целыми ротами и батальонами. Из них – военнопленных, перебежчиков, эмигрантов – осенью 1917 года по инициативе Союза чехословацких обществ в России и при поддержке Временного правительства был сформирован и вооружен Отдельный Чехословацкий корпус. Некоторые его части успели получить боевое крещение на Юго-Западном фронте.

До марта 1917 года тридцатитысячный корпус, состоявший из двух дивизий и запасной бригады, дислоцировался в тылу Юго-Западного фронта. Командовал им генерал В. Шокоров с начальником штаба генералом М. Дитерихсом.

Послереволюционный развал фронта, и особенно Брестский мир, поставили чехов и словаков в России в весьма нелепое и неопределенное положение. Они оказались в совершенно новой стране, которая заключила мир с их заклятыми врагами – австрийскими поработителями. Более того, в пылу политических страстей в Москве о них попросту забыли. И тогда они начали небольшими группками уезжать на восток, в надежде добраться по транссибирской железной дороге до Владивостока, а оттуда пароходами перебраться в Европу, в ту же Францию пока, которая продолжала войну и которая приняла их в качестве автономной части французской армии. Именно это дружное стремление домой и цементировало чехословацкие части, придавало им ту спайку, которой, увы, давно уже не было в российской армии, разложенной агитаторами всех мастей, разбитой на красную и белую, яростно стравленной.

Внезапно вспыхнувшие бои чехов и красноармейцев в Поволжье советские историки объяснили очень просто: «Предательский мятеж чехословацкого корпуса был спровоцирован французской и английской разведкой». Однако все было еще проще…

Рукою очевидца (Архив русской революции. Том 10, лейтенант NN): «Эвакуация чехов производилась с большими затруднениями, как из-за возникновения различных препятствий, чинимых чехами-комиссарами, требовавшими отдачи оружия, снаряжения, аэропланов и т. д., так и вследствие малой пропускной способности железных дорог, которые, как, например, Самаро-Златоустовская, могли пропускать лишь по 1(!) эшелону в сутки.

Однако несмотря на все это, чехи постепенно продвигались, и к 20-м числам мая… головные эшелоны уже достигали Челябинска, хвост же их подходил к городу Балашову, стоящему на Рязано-Уральской жел. дор.

Но к этому времени отношение советской власти к чехам по настоянию германского посла в Москве гр. Мирбаха стало проявляться все в более и более настойчивом требовании приостановки их передвижения и разоружения… Мирбах, по указанию из Берлина, должен был препятствовать усилению союзной армии чехословацким корпусом, и потому задачей его было остановить корпус в пределах России, разоружить его, а личный состав перевести на положение военнопленных…

…Из Москвы было отдано распоряжение отобрать оружие силой, и в городе Пензе, где в это время находилось около четырех тысяч чехов, после безрезультатных уговоров местного комиссара был послан большевиками отряд мадьяр для приведения московского приказа в исполнение. Последнее обстоятельство страшно возмутило чехов, появление мадьяр оскорбило их национальное достоинство, и солдаты потребовали у своего командования дать отпор. 20 мая большевики открыли из орудий огонь по поездам, чехи же начали подтягивать отставшие эшелоны…»

И заполыхало… Не надеясь удержать Пензу под залпами тяжелой артиллерии красных войск, чехи через три дня ушли на восток – в Уфу и Самару, разоружая по пути гарнизоны красных и круша большевистскую власть. В городах, взятых легионерами под свой контроль, к чехам стали присоединяться разрозненные поначалу подпольные офицерские группы. Несколько позже из них стали формироваться отряды Народной армии.

Особое слово об офицерах бывшей русской армии. К весне 1918 года тысячи прапорщиков и корнетов, поручиков и штабс-капитанов, ротмистров, капитанов, полковников вернулись с разваленных фронтов по домам. Бывшие командиры рот, батарей, эскадронов, батальонов, прошедшие огни, воды и медные трубы мировой войны, битые осколками, клеванные пулями, травленные газами, бежавшие из вражеского плена, годами кормившие в траншеях вшей и тыловых спекулянтов, познавшие радость победы в легендарном Брусиловском прорыве и горечь развала армии, они, фронтовики, со всеми своими «Георгиями», «Аннами», «Владимирами», с мечами и без мечей оказались у себя на родине в положении опасных преступников, которые подлежали особому учету в ЧК, а некоторые и вовсе – арестам, расстрелам… Будто вернулись с войны не к родимым ветлам, порогам, погостам, а в чужую страну, а если и не в чужую, то в захваченную непонятными врагами, которые глумятся над всем, что было дорого и свято не только им, но и их дедам, пращурам: взрывают храмы, срывают золоченые оклады с икон, хватают заложников, врываются по ночам в дома и под видом обысков просто грабят – найдя фамильные драгоценности, злорадствуют так, будто нашли не серебро и золото, а улики тягчайшего преступления. И под какими бы лозунгами все эти репрессии и реквизиции ни проводились, понять это и смириться с этим было невозможно. Если на юге России, на Дону и Кубани офицеры стали сплачиваться в полки Добровольческой армии, то здесь, в поволжских и предуральских и зауральских городах, таких вождей, как генералы Корнилов и Краснов, не нашлось. Но и в провинциальной глуши офицеры пытались помогать друг другу, объединялись в подпольные группы. Когда же нежданно-негаданно возникла третья сила – чехи, которые обрушились на новоявленных властителей, уездно-губернское офицерство немедленно вышло из подполья и присоединилось к братьям-славянам, в которых увидело своих освободителей. Так случилось и в Самаре, и в Бузулуке, и в Уфе, и в Пензе, и в Симбирске… Униженные, затравленные офицеры доставали припрятанные наганы, извлекали с чердаков и других потаенных мест погоны, ордена, кресты и шли в строй, в бой… О, как быстро вспомнили свое былое ратное ремесло все эти варщики гуталина, дровоколы, конторщики, смазчики