Катулл - Михаил Евгеньевич Бондаренко

class="v">На досуге вчера, Лициний, долго

На табличках моих мы забавлялись,

Как утончённым людям подобает,

Оба в несколько строк стихи писали,

Изощрялись то в том, то в этом метре,

На вино и на шутки отвечая.

Я вернулся домой, твоим, Лициний,

Остроумьем зажжён и тонкой речью,

Так, что, бедный, к еде не прикасался,

Даже глаз не сомкнул мне сон спокойно:

Весь я словно горел, всю ночь в постели

Провертелся, скорей бы дня дождаться,

Чтоб с тобой говорить, чтоб быть нам вместе.

А потом, когда телом истомлённым

Нa кровати лежал я полумёртвый,

Это, милый, тебе сложил посланье;

Из него о моих узнаешь муках.

Так не будь гордецом и эту просьбу

Ты уважь, на неё не плюнь, мой милый,

Немесида тебя не покарала б, —

Берегись ей вредить: грозна богиня!

53

И смеялся же я на днях в собранье:

Там мой Кальв с удивительным искусством

Все ватиниевы грехи представил,

И в восторге, всплеснув руками, кто-то

Вдруг вскричал: – «Ну и шиш, каков оратор!»

96

Если к могилам немым долетев, от нашего горя

Может повеять на них миром и радостью, Кальв,

Страстно желаем ли мы возврата любви незабытой

Или же плачем о днях дружбы, когда-то живой, —

Верно, Квинтилия так не горюет о ранней кончине,

Сколь веселится, твою верную видя любовь.

(Перевод С. В. Шервинского)

2. МАРК ТУЛЛИЙ ЦИЦЕРОН

«Письма»

К брату Квинту. II.4.1.

Более того, наш Павел, вызванный как свидетель против Сестия, заявил о своём намерении привлечь Ватиния к суду, если Макр Лициний замедлит с этим, а Макр поднялся со скамьи защитников Сестия и подтвердил, что за ним дело не станет. Что еще нужно? Ватиний, человек своевольный и дерзкий, ушёл смущённым и угнетённым.

К близким. VII. 24.1.

Записываю в доход, что меня не переносит человек, более зачумлённый, нежели его родина, и считаю, что он уже тогда был приговорён гиппонактовым объявлением Кальва Лициния. (Здесь Цицерон намекает на стихи Кальва против музыканта Тигеллия, фаворита Цезаря. – М. Б.)

К близким. XV. 21.4.

Теперь перехожу к письму, на которое, хотя оно и написано красноречиво и приятно, у меня нет оснований отвечать многословно. Во-первых, я послал то письмо Кальву, полагая, что оно распространится не больше, чем это, которое ты теперь читаешь. Ведь то, что, по моему мнению, прочтут одни только те, кому я посылаю, я пишу в одном духе; то, что прочтут многие, – в другом. Затем я превознёс его дарование большими похвалами, нежели это, по твоему мнению, можно было сделать искренно. Во-первых, потому что я считал так: он остро переживал, он держался какого-то рода; при этом, сделав ошибку в суждении, в котором он был силён, он всё же добивался того, что он доказывал; у него было обширное и глубокое образование, не было силы; на неё я и советовал ему обратить внимание. Ведь при воодушевлении и побуждении оказывает величайшее действие, если ты похвалишь того, кого ты убеждаешь. Вот моё суждение о Кальве и моё намерение – намерение, заключавшееся в том, что я похвалил ради того, чтобы убедить; суждение – что я очень высоко оценил его дарование.

(Перевод В. О. Горенштейна)

«Брут»

81. 279–280.

«…Однако я думаю, что сперва следует упомянуть о тех двух молодых людях, которые стяжали бы великую славу в красноречии, если бы прожили дольше». – «Насколько я понимаю, ты говоришь о Гае Курионе и Лицинии Кальве?» – заметил Брут.

82. 283–284.

Но давайте вернёмся к Кальву, как мы собирались. Этот оратор, более образованный и начитанный, чем Курион, имел и стиль более изысканный и заботливо отделанный; владел он им умно и со вкусом, однако был к себе слишком строг, всегда следил за собой, опасаясь малейшей погрешности, и этим сам лишал себя сочности и силы. Поэтому речь его, ослабленная такой чрезмерной щепетильностью, была ясна учёным и внимательным людям, но она не доходила до слушателей и до судей, для которых, собственно, и существует красноречие. – «Слава истинного аттического оратора – вот к чему стремился наш Кальв», – сказал тогда Брут. – «Отсюда и эта намеренная его скудость выражения». – «Да, он сам так говорил», – согласился я. – «Но он и сам заблуждался и других вводил в заблуждение».

(Перевод И. П. Стрельниковой)

3. КВИНТ ГОРАЦИЙ ФЛАКК

«Сатиры»

I. 10.17–19.

Нам бы не худо последовать им, а их не читают

Ни прекрасный собой Гермоген, ни та обезьяна,

Чьё всё искусство в одном: подпевать Катуллу да Кальву!

(Перевод М. А. Дмитриева)

4. АННЕЙ СЕНЕКА СТАРШИЙ

«Контроверсии»

I. Предисловие. 12.

…также как [термин] «декламация» нельзя найти ни у одного прежнего автора до Цицерона и Кальва. Кальв отличает декламацию от речи, говоря, что сейчас он неплохо «декламирует», а «говорит» хорошо. Первое он считает подходящим для домашнего упражнения, а второе – для настоящего судебного процесса.

VII. 4.6–8.

Кальв, который в течение долгого времени вёл с Цицероном несправедливейший спор о первенстве в красноречии, был до такой степени свирепым и страстным обвинителем, что однажды в середине его обвинительной речи поднялся [со своего места] подсудимый Ватиний и воскликнул: «Спрашиваю вас, судьи: неужели только потому, что этот [человек так] красноречив, меня следует признать виновным?» Тот же самый [Кальв] впоследствии, когда увидел Азиния Поллиона, окружённого со всех сторон и избиваемого на форуме клиентами Катона, своего подзащитного, велел поставить себя на пирамидальный столб (ибо он был маленького роста, из-за чего и Катулл в своих одиннадцатисложных стихах называет его «красноречивый карапузик») и поклялся, что, если Катон нанесёт [малейший] ущерб своему обвинителю Азинию Поллиону, он будет готов присягнуть в справедливости ложного обвинения против него. И никогда потом Поллион ни делом, ни словом не был обижен Катоном и его судебными защитниками. Кроме того, [Кальв] имел обыкновение вскакивать со своей судейской скамьи и, уносимый порывом, быстро бежать в сторону [скамей своих] противников. И его стихотворения тоже, хотя они и шутливые, полны огромного духа. Он говорит о Помпее: «…он головку одним пальчиком чешет. В чём сомненья его, кто ему надобен? Муж». Также и композиция в его судебных речах, по примеру Демосфена, полна жизни: в них нет ничего спокойного, ничего кроткого; [напротив], все они возбуждённые и взволнованные. Однако в заключительной части речи, которую он произнёс в защиту Мессия, тогда в третий раз попавшего под суд, [Кальв] излагает не только кротко, но и